Клуб любителей фантастики КЛФ Контакт Новокузнецк

Рассказ №5

Вербум

Вечерняя заря истекала алыми сполохами, и проводить умирающее солнце за горизонт вышел хозяин дома – Николай Иванович Симаков. Сорокалетний мужчина, одетый в растянутые спортивные штаны, дырявые тапки и майку-алкоголичку, пригладил пятерней грязные редкие волосы, почесал затылок и уставился на заросший бурьяном и колючками двор.
Огород Николая давно не знал ни лопаты, ни культиватора, а виноград на заборе и единственная яблоня у калитки почти засохли и едва держались корнями за землю. Единственным светлым пятном во дворе была упитанная собачонка – черная дворняга Тишка, что сидела возле старенькой будки и самозабвенно хрустела ароматными косточками.
Николай Иванович завистливо сглотнул слюну. Дома хоть шаром покати – одни пустые бутылки и небольшая заначка самогона, а у этой шавки всегда такой сытый и довольный вид, будто живёт она при ресторане или на проходной колбасного завода. Подойдя поближе, Симаков стал изучать заплывшими глазами «меню» своей лохматой подопечной. Кроме вышеупомянутых костей в плошке величиной с тазик лежали приличные куски жареной рыбы, обрезки сервелата, недоеденные бутерброды с паштетом.
«Хм! – мысленно воскликнул Симаков. – Чтоб я так жил!»
И стал припоминать, а когда и, вправду, он питался чем-то иным, кроме бычков в томате и вонючей свиной тушенки из стеклянных банок? Последние воспоминания о нормальной еде в этом доме связывались у Симакова с похоронами сестры Любы двадцать лет назад, вернее, с поминальным обедом, который помогли организовать кумовья и двоюродная племяшка.
«Слышь, Колька! – вспомнились Симакову слова племяшки Ритки. – Ты бы хоть Тишку покормил, она ж вам верой и правдой служила, лет десять огород охраняла».
«Тишку? – недовольно пробурчал, тогда ещё молодой и шебутной, Николай Иванович. – Эту что ли? – усмехнулся он, глядя как из-за курятника, усиленно виляя хвостом, выходит черная коротконогая собачонка. – Вот ещё! Буду я её кормить!»
Укоризненно покачав головой, Ритка нашла на летней кухне красную в синий горошек мисочку и набрала собачонке остатков с поминального стола.
…Лениво пнув дворнягу ногой, Николай Иванович продолжил рассматривать содержимое собачьей плошки, попутно вспоминая, как нашёл тело сестры, скоропостижно скончавшейся то ли от инфаркта, то ли от инсульта, и как пропил за месяц пригоршню золотых колец и сережек, найденных на столе летней кухни. Он даже тогда не задумался, где Люба их взяла.
Не задумывался – до сегодняшнего дня.
«Не живут собаки по тридцать лет, особенно если их не кормят!» – сказал сам себе Николай, протягивая руку за плошкой, чтобы проверить одну свою догадку, как вдруг услыхал мелодичный голос:
– Николай Иванович, не делайте этого! Очень вас прошу.
На крыльце Симакова, пригорюнившись, сидел парнишка, замотанный, как показалось Николаю, в простынку темного цвета. То ли красную, то ли синюю. В сгущающейся темноте разглядеть это было тяжело.
– Чего расселся? Кто такой? – Рыкнул Николай Иванович в сторону незваного гостя.
- Можно я не буду отвечать? – Вежливо попросил паренёк.
– А что так? – Насмешливо спросил Симаков.
Гость промолчал. Подойдя к крыльцу, Николай сгрёб с верхней ступеньки зажигалку и посветил незнакомцу в лицо.
– Кто тебя растараканил? – Рассмеялся Николай Иванович, разглядывая разбитую губу парня и сильный кровоподтёк под левым глазом.
– Было дело, – мимолетно улыбнулся парнишка, но тут же скривился от боли. – Мне так долго пришлось исцелять ожоги, что лицом заняться было некогда.
– И кто это тебя так? – повторил вопрос Николай.
– Те, кому пытался объяснить… кто я… что я… – вздохнул гость.
– А имя у тебя есть?
– Можно я не буду его называть? – Снова завёл свою шарманку странный гость в простынке. – Ведь всё равно не поймёте и не поверите. Вот если бы вы хотя бы поверхностно были знакомы с учением Гераклита…
- Да что ты голову мне морочишь, бомжара! – Рассердился Николай Иванович.
Сграбастав парня за шкирку, Симаков зашвырнул его во тьму за калиткой на безбрежные деревенские просторы, а сам вернулся к собачьей будке. Там, отобрав у Тишки плошку, он перевернул посудину, вытряхивая её содержимое на сухую землю. Собачонка жалобно взвыла, а Николай Иванович рухнул замертво, приминая в свободном падении бурьяны и колючки.
***
Вечерняя заря истекала алыми сполохами, а вернувшаяся с поминок матери Любовь Ивановна Остапчук, в девичестве Симакова, симпатичная разведенная блондинка лет тридцати пяти, сидела нога за ногу на табурете в летней кухне, курила, с отвращением взирала на закат и размышляла о нелёгкой судьбе одиноких женщин. Хотя грех ей было жаловаться! Пока брат Коля был в армии, Люба уговорила мать составить дарственную на дом только на неё любимую. И, как хорошо, как удачно, что Колька упился на поминальном обеде до свинячьего визга и пробудет в таком состоянии не меньше недели, а потом назанимает денег и… снова уйдет в загул. Люба, тем временем, спокойно продаст дом, мебель, кур, иконы и стиральную машинку, уедет на юга. Пока, пока, братик Коля! Здравствуй, новая жизнь и приятные приключения на пятую точку!
Потянувшись за второй сигаретой, Люба машинально зажгла подвесную лампу и заметила на столе странный предмет, откровенно не вязавшийся с простой деревенской обстановкой. «Буржуйский» снежно-белый соусник, эдакая тонкая и звонкая фарфоровая прелесть, стоял на грязной клеёнке среди почерневших кастрюлек и чугунных пробабкиных казанков. «Красивый какой, – подумала Любовь Ивановна, беря в руки фарфоровую штучку. – Жаль, что бесполезный».
Она хотела стряхнуть в соусник пепел, как вдруг под траурным платком Любы отчаянно зачесалось левое ухо. Одно неловкое движение и на белое донышко упала серёжка – маленький золотой гвоздик. Дзинь!
Чертыхнувшись, Люба пошарила пальцами по дну и, к своему удивлению, выудила из соусника не один, а сразу восемь маленьких золотых гвоздиков, и ещё столько же лежало внутри соусника, приятно поблёскивая в свете лампы. Повинуясь какому-то наитию, Люба сняла с пальца золотое кольцо и бросила внутрь посудинки. И, глупо раскрыв рот, заворожено наблюдала как колечки и сережки медленно, но верно, заполняют соусник, так, будто подходит дрожжевое тесто.
Заполнили и… Всё остановилось. Замерло. Застыло на маленькой золотой горке, что «наросла» сверху.
«Ага! Места нет!» – догадалась Люба. Ловко стянув с головы черный платок, женщина расстелила его на столе, взяла соусник в руки, приготовившись его перевернуть, чтобы высыпать содержимое, как вдруг…
- Любовь Ивановна, прошу вас, не делайте то, что задумали. Вы погибните!
В шаге от Любовь Ивановны, шатаясь, как пьяный, стоял паренёк, замотанный в обгоревший по краям кусок ткани пурпурного цвета. Женщине бросились в глаза уродливые красные пятна, покрывавшие лицо, руки и ноги незнакомца. От страха и неожиданности Любовь Ивановна принялась вопить, как потерпевшая, прижимая одной рукой к груди соусник с золотым содержим, а другой с недюжинной силой швыряя в чужака все тяжелые предметы, что удавалось нашарить на столе. Застонав, незваный гость быстро ретировался, позорно сбежав в темноту.
«Переночую у Ритки! А то повадились ходить тут… всякие…», – с трудом переведя дыхание, решила Люба.
Она перевернула соусник, вытряхивая золотые безделушки на платок, и упала бездыханной на каменный пол. Фарфоровый соусник полетел следом за ней, но не разбился, а отозвался от камня глухим металлическим стуком.
***
Вечерняя заря истекала алыми сполохами, а Лидия Васильевна Симакова, в девичестве Коржикова, возвращалась под ночь из санатория «Горячие ключи», куда ездила по путёвке отдыхать и лечить больные суставы. Была она довольна поездкой, как тысяча чертей. Ещё бы! Путёвка была халявной – её купила дочка Любка в обмен на дарственную.
А ещё старушке несказанно повезло! Не поверите, но в последний день пребывания на отдыхе Лидия Васильевна нашла клад! Настоящее сокровище, глубокое, потемневшее от времени серебряное блюдо лежало, наполовину присыпанное песком, на дне ручья, что вытекал из термального источника. Несмотря на плохое зрение, Лидия Васильевна разглядела блюдо ещё издалека. Несмотря на больные суставы, резво подбежала, вытащила из воды и, обжигая пальцы (блюдо оказалось раскалено, как сковорода), быстро, пока никто не увидел, спрятала его в сумку.
Уже дома Лидия Васильевна стала изучать свою находку, дивясь идущему от блюда уже не обжигающему, а приятному теплу, любуясь замечательной чеканкой и инкрустацией. Средневековый замок с высоким донжоном и подъёмным мостом стоял на скалистой круче; россыпь мелких гранатов, расположенных, казалось, хаотично, на самом деле изображали сполохи карминового пламени на левой стене и на крыше боковой башни; по широкому краю блюда вился объемный узор из яблок и кистей винограда.
«Черт! Совсем из головы вылетело. Любка ведь завтра днём должна приехать! – с досадой вспомнила Лидия Васильевна. – Ишь зачастила к матери, всё смерти моей не дождется!»
Мысленно прикинув варианты (собачья будка? чердак? грядки?), женщина поняла, что лучшее место, где можно скрыть находку от дочери – курятник. «Эта фифа городская ни в жись его порог не переступит, даже если я мёртвая буду там лежать-валяться. Курями воняет ей, видите ли!»
Зайдя в курятник, Лидия Васильевна определила блюдо на солому рядом с поилкой, бросив на дно для маскировки две-три жмени кукурузных зерен. То, что затем произошло, заставило пожилую женщину усомниться в том, что она бодрствует, а не лежит сейчас в своей кровати и не видит десятый сон. Желтые зерна стали множиться, подпрыгивать, шипеть и хлопать, и вскоре нарисованный замок завалило кукурузными хлопьями, как белым снегом. Осторожно попробовав попкорн на вкус, Лидия Васильевна убедилась, что вкус у него отменный, а послевкусие того лучше. Также она заметила, что забранная ей горсточка тотчас же восполнилась самым волшебным образом.
«Вот свезло, так свезло! – радовалась Лидия Васильевна. - Прям, как в сказку попала».
Она взяла блюдо в руки и…
– Лидия Васильевна, умоляю, только не переворачивайте! С ним так нельзя!
На пороге курятника стояло человекоподобное чудовище в обгоревших тряпках, покрытое с ног до головы волдырями и струпьями.
– Аккуратно поставьте его на пол, не делайте резких движений, – принялось командовать чудовище, страшно вращая белыми в розовую сеточку глазами без век. – Я вам сейчас всё объясню!
Всё могло бы обойтись, но Лидия Васильевна запаниковала. Тоненько завизжав «Ииии…» она, сначала выставила блюдо вперед, как щит, потом упала на колени и согнулась в три погибели.
За час до приезда дочери, Лидию Васильевну нашла Рита Уткина. Старушка умерла, стоя на коленях, вокруг её тела сновали куры, доклёвывая попкорн, а рядом в соломе лежал фарфоровый соусник, который Рита потом снесла на летнюю кухню.
***
Вечерняя заря истекала алыми сполохами, озаряя багрянцем стены, зубцы, донжон и шпиль замка Тампль. В ту пятницу ничто не предвещало беды, всё было на удивление тихо: дозорные сменились, братья, как обычно, получили дозволение на мясо в похлёбке и кружку вина. Рыцари Храма спокойно трапезничали после молитвы, и никого не пугало тринадцатое число в календаре. А зря! Ведь Король Филипп по прозвищу Красивый был должен храмовникам, как ад небесам, и его верный министр Ногарэ спал и видел сны о том, как бы навсегда лишить орден могущества, богатств и силы.
Королевские силы ударили внезапно: затрубили рожки, и Тампль был атакован. Кого-то убили мгновенно, а кто-то дорого продал врагам свою жизнь. По приказу Ногарэ двое наёмников устремились в крохотную часовенку в угловой башне…
– Я думал здесь сокровищница еретиков! – воскликнул Пьер д'О, по прозвищу Красавчик, обращаясь к Роже Перре Дуболому, что был в их маленькой команде за старшего. – Что за дела, капитан?!
– Ногарэ приказал нам охранять эту комнату, значит, будем охранять! – рявкнул Дуболом, хотя сам был расстроен не меньше приятеля.
Пока другие вояки набивали мешки и карманы трофеями, они будут торчать здесь, охраняя круглую комнатушку, в которой нет ничего, кроме стеллажей со свитками, что стояли вдоль стены и хитроумной конструкции, стоявшей в центре. Конструкция из пеньковых веревок, полосок шелка и четырех металлических столбов удерживала в подвешенном и неподвижном состоянии здоровенную, как винная бочка, чашу из неизвестного материала, похожего на окаменевшее дерево.
– Не понимаю, как монахи смогли втащить её в комнату, - развёл руками Красавчик, прикидывая ширину чаши и ширину дверного проёма. – Стену разбирали?
– А мне вот интересно, как они пронесли её по такой узкой лестнице, – отозвался Дуболом. – И почему просто не поставили чашу на пол? Почему всё сделано из обрывков веревок и шелка, почему некоторые куски совсем старые, а некоторые словно были добавлены недавно… - он подошёл поближе, привстал на цыпочки, заглянул в чашу и принюхался: - Здесь какая-то жидкость. Похоже на кровь, но пахнет приятно – виноградом и яблоками.
Действительно, несмотря на чадящие факелы, что висели над дверями и над узким зарешеченным окошком, в комнате витали ароматы осеннего сада.
Приятели стояли некоторое время молча и усиленно размышляли над увиденным до образования морщин на лбу и складок на переносице. Наконец, Красавчик Пьер улыбнулся – развратно и хищно, щелкнул пальцами и сказал:
- А помнишь ли ты, Дуболом, ту красивую молодую еретичку, что отказала нам в ласке и чьи милые ушки, носик и тонкие пальчики ты потом долго носил, нанизав на нитку, как ожерелье?
- Ты про ту заблудшую овечку, что прятала свои драгоценности на дне кувшина с молоком?! Ни слова больше!
Запустив руку в чашу, Дуболом с победным выкриком выдернул её обратно. Вскоре перед наемниками выросла гора из окровавленных серебряных слитков.
- Ногарэ – старый ты, хитрый лис! – восклицал Дуболом, упиваясь нежданным богатством. – Ну, ничего, мы тоже не вчера родились! Нужно придумать, как перевернуть эту бадью, чтобы мы, собрав как можно больше слитков, побыстрее убрались восвояси.
– Согласен, – рассмеялся Красавчик. – Надо убираться, пока Ногарэ не прислал нам «подмогу». Иначе делить придется уже не на двоих!
– Сегодня пролилось так много крови, не проливайте ещё и ЕГО кровь, иначе здесь всё рухнет. Возьмите то, что уже собрали и уходите!
Наемники ощетинились мечами, но быстро их опустили, разглядев рядом с собой безоружного юношу в богатом одеянии, не похожем ни на одежду воина, ни на одежду монаха. Лениво, без замаха, Дуболом ударил юношу по лицу, рассек ему губу.
– Откуда взялся? Как зовут? – спросил Дуболом. – Как проник сюда, что мы не заметили? Здесь есть тайный ход?
– Ход здесь один, а имён у меня много, - всхлипнул юноша, – ибо я есть вечная и всеобщая необходимость. Обычно меня называют Логос, но тамплиеры звали Вербум.
– Вербум… Вербум… – повторил за юношей Дуболом. – Где я мог слышать твоё имя?
– In principio erat Verbum et Verbum erat apud Deum et Deus erat Verbum*, – радостно выпалил юноша.
Следующим ударом Дуболом сбил Вербума с ног.
– А не подослали ли тебя еретики, чтоб ты охранял чашу с серебром и запутывал безумными речами добрых христиан?
– Охранять чашу?! – искренне удивился юноша. – Нет, нет. Это ведь не чаша. Это Грааль. Он сам себя охраняет так, что не нужна ему никакая стража! Я всегда рядом с ним, чтобы предупредить людей об опасности, которая от него исходит. Роже, Пьер, прошу вас, поверьте мне на Слово, и не совершайте того, что задумали!
- Совсем страх потерял! – рассмеялся Красавчик. – Зудит хуже овода!
– Раскройте глаза! Неужели не видите! – воскликнул Вербум, который не собирался замолкать. – Тамплиеры устроили ловушку, как на зверя, для жадных, глупых и не знающих меры!
После столь обидных слов Дуболом захотел заколоть Вербума кинжалом, но Красавчик уговорил пощадить его, заметив, что разумнее будет продать жалкого болтуна в рабство.
Распутав несколько ключевых узлов, наёмники перевернули чашу и упали мёртвыми на пол, по которому, выплеснувшись из чаши, потекли бурлящие потоки крови и расплавленного серебра. Камни, из которых был сложен пол, стали беззвучно проваливаться в пустоту. Казалось, будто кто-то снизу выдирает серые глыбы, словно гнилые зубы.
В бездонном провале открылась кипящая лава, в которую упали и чаша, и юноша, и бездыханные тела наемников. Вырвавшиеся из бездны языки пламени объяли стеллажи со свитками, хранящими записи о великих тайнах и секретах ордена. Башня запылала изнутри, извергая пепел, что был подобен горячему снегу.

*(В начале было Слово, и Слово было с Богом, и Слово было Бог).