Клуб любителей фантастики КЛФ Контакт Новокузнецк

Рассказ №39

Непонятная штуковина с бусинками

Рассказ

Он проснулся, и поймал себя на том, что ничего не помнит. Это даже не вызвало боли – просто в глубине груди, где-то под сердцем, что-то сдавило, сжало, и не хотело отпускать.
«Кто я? Где я?»
Он не знал, что происходит с ним. Более того, он не знал, кто он. Наверное, овладевающее им чувство можно назвать тоской. Да, так. Недоумённой тоской.
Но, как бы это чувство не называлось, нельзя было дать ему ползти дальше.
Он остановил это чувство на подступах к горлу, встал с кровати и потопал по комнате, скрипя паркетинами.
Он действительно ничего не помнил. Первое воспоминание – облупленный потолок с совершенно нелепой лепниной, весь в мелких, сухих трещинках, и при этом, желтовато грязного цвета. В середине же всего этого безобразия – электрическая лампочка на голом шнуре.
Да… Комната проста, «как правда». Видавшие виды обои с подозрительными следами – то ли от раздавленных комаров, то ли от раздавленных клопов. Стены голые, а над кроватью, под потолком – дырки. Видимо, от висевшего когда-то ковра. Кровать с продавленной сеткой, шкаф на ножках, колченогий стол.
Замечательны так же и полы – старые, затёртые, вывороченные паркетины, издающие не скрип, а прямо таки стон при каждом шаге.
Он подошёл к шкафу. В шкафу – тоже всё в порядке. Трое трусов, три майки, три пары носок. Три рубахи, трое брюк – двое тонких, серых, и одни тёплые, чёрные. Две куртки – осенняя и зимняя, ботинки, сапоги. Вязаная серая шапочка, с узором в виде снежинок, и маленьким помпончиком.
Было ещё то, что надето на нём. Нечто, что называлось «спортивный костюм»: неизвестно из какой ткани, но жутко вытянутое на коленях. И тапочки – картонная подошва с перепонкой.
На столе лежал паспорт. Он с радостью кинулся к нему, в надежде найти разгадку.
На него смотрело с фотографии до боли знакомое лицо.
Бесфамильный Иннокентий Иванович, тридцать три года. Ничего не шелохнулось в памяти.
- М-м-м, - застонал Он.
Чтобы сравнить себя с фотографией, Он подошёл к маленькому, мутноватому зеркалу, висевшему на стене. Это, конечно, его лицо. Волосы светло-русые, падающие чубчиком на лоб, серые глаза, пухловатые губы, трёхдневная щетина. Никаких особых примет. М-м-м… Да…
- Прописка! – осенило его, - где прописка?
Ага… Вот… Город Санкт-Петербург, Набережная Фонтанки… А где я раньше жил? Увы, печать только одна.
Он услышал голоса за дверью, и с надеждой рванул за ручку.
Обычная, в меру мрачная, воспетая в поэзии и прозе, Ленинградская, то есть Санкт-Петербургская, коммуналка. Не очень большая, всего на три семьи. На кухне стояло всего три стола.
Голоса принадлежали семье Крутилиных, в частности – главе семьи, Коле Крутилину, горькому идейному пьянице, находящемуся при исполнении своей общественно-семейной роли. Коля стоял посреди кухни, и обращался в сторону своей двери:
- …мать! Я тебя, собаку, выгоню, лимитчицу проклятую! Есть давай! Хозяин пришёл!
Он, то есть Иннокентий, или Кеша отпрянул, и захлопнул двери своей комнаты. Как ни странно, ему стало легче – по крайней мере, он не один.
Кеша вернулся в свою комнату. Ничего, решительно ничего, что могло бы напомнить ему о нём самом! Ни фотографии, ни книжки, ни обрывка письма.
И тут Он заметил её. Видимо, она упала с подоконника, и находилась – так, недалеко, за кроватью.
Странная штуковина. Маленькая, треугольная подушечка, примерно сантиметров пять по длине, обтянутая тканью голубенькой, в немыслимый красненький цветочек. Углы отделаны кусочками красной ткани. От острого угла этого мягкого треугольника отходила шёлковая нить, на которой были нанизаны цветные бусинки. Чисто рефлекторно он пересчитал бусинки. Их было десять, а на кончике, на месте одиннадцатой, висела бусинка резная, металлическая.
Кеша схватил штуковину, сжал её в кулаке, прижал её к лицу, к груди. От штуковины веяло чем-то настоящим, реальным. Штуковина излучала спокойствие и любовь. С этого момента Кеша начал жить.
Через некоторое время Кеша снова вышел на кухню. Сосед Коля спал на полу коммунальной кухни, издавая прерывистый храп. Прекрасная половина семейства Крутилиных, круглого вида и неопределённого возраста, по имени Тося, стояла у окна, размазывая по лицу чёрные, от потёкшей туши, слёзы.
- Извини, - сказала она – мой дурак опять нажрался. Ты же знаешь, что он вообще мужик хороший. Только пьяница. Как нажрётся, так всех гоняет, а меня первую. И ничего я не лимитчица, он сам меня из деревни привёз.
- Да, конечно… - попытался Кеша вставить слово.
- Ему обидно, что комната – его! - всхлипывала Тося - Уже пять лет на очереди, уже дочке пять лет, а он мне всё простить не может, что я из деревни. Может, помрёт старушка, и её комната к нам, наконец, перейдёт. Может, тогда он успокоится!
- Какая старушка?
- Да из третьей квартиры, забыл, что ли?
Что было Кеше ответить! Он решил подобраться к проблеме с другой стороны:
- Ты, Тося, из деревни, - вкрадчиво начал Кеша, - а я откуда приехал, не знаешь?
- Как откуда? – Тося вскинула на Кешу синие глаза в размазанном чёрном обрамлении. – Ты две недели назад поменялся с Петровым, не помнишь, что ли? Петрова, как по пьяни машина сбила, так он с Галкой своей съехался. Там у вас какой-то тройной обмен.
- А…- сказал Кеша – Так ты не знаешь, откуда я переехал?
- Дурак! – грустно сказала Тося. – Все вы, мужики, от пьянки себя не помните.
- Я не пью – сказал Кеша.
- Какая разница! А кто две недели носа из комнаты не кажет?
Кеша согласился с её философским утверждением, тем более, что правда очевидна – он не помнил ничего. Две недели! Как он жил эти две недели?
А до этого – как он жил?
Однако голод – не тётка. По пустоте на столе Кеша вычислил, который кухонный стол – его. Кроме двух кастрюль, двух тарелок, двух стаканов пачки соли и надорванного пакетика с лавровым листом, внутри стола тоже ничего не имелось.

Кеша надел одну из курток, брюки, ботинки, и вышел на улицу. Стоял промозглый Петербургский вечер. Серое мокрое марево отсвечивало вокруг фонарей, образуя ровные, мерцающие круги. Холод и сырость забирались под брюки, со стороны ботинок, забирались за воротник, в рукава куртки. Зато тепло было в карманах, особенно в правом, где находилась, сжатая в Кешином кулаке, замечательная треугольная штуковина.
Странно мир вписывался в Кешу, и странно Кеша вписывался в мир. Он как бы всё знал. Знал, что это – Ленинград, то есть – Санкт. Петербург, знал, что это – Невский. Он вообще как бы знал всё, но как бы со стороны.
Кеше казалось, что он уже видел всё это, видел не раз. Только он видел всё это под другим углом, в другом ракурсе, что ли.
И ещё... Раньше – неизвестно, правда, когда - он видел всё это как бы из окна... Как смотрят из окна на холодный дождь, радуясь сухости, и теплу. Вот так он видел всё это, вот так...
Он чувствовал, что видимое окружающее – это не главное, что ли. Он испытывал физическое ощущение неполноты всего происходящего.
Уверенность исходила только от штуковины. Она и удерживала Кешу в реальности, продвигая его вперёд, по Невскому, в сторону Литейного проспекта.
- Наверно, я болен, - подумал Кеша.
Среди темноты уютно засветились окошки трамвая. Кеша вскочил в отъезжающий трамвай, не успев заметить номера. Кажется, двадцатка?
Кеша ехал довольно долго, пока трамвай не добрался до конечной. Выйдя на незнакомую улицу, Кеша долго шёл вдоль каких-то складов, или ангаров, пока его не окликнули.
- Эй, мужик! Это ты со мной насчёт работы договаривался?
Здоровенный человек с окладистой бородой стоял возле двери склада, и смотрел не Кешу довольно доброжелательно.
- Нет, - сказал Кеша честно, - но мне тоже работа нужна!
Строго говоря, Кеше не нужна была работа. Ему нужно было понять... Что-то важное понять... И хотелось есть. Кеша добавил:
- Есть-то хочется.
- Ладно, - сказал этот человек – Мне всё равно. Раз тот не пришёл… Вот, гляди, этот склад надо сторожить. Ночь – через ночь. Зарплатой не обижу. Завтра можешь выходить. Вот тут, к каптёрке, можешь посидеть. Спать нельзя. Если кто полезет, вот кнопка – нажимай сразу – тут сразу сирена завоет. Да, и паспорт с собой приноси. Я тебя оформлю… по-человечески!
Работа Кеше подходила, по всем статьям. Он набрался храбрости, и спросил:
- А нельзя ли… аванс какой-нибудь?
Человек с бородой внимательно посмотрел на Кешу, и протянул ему целых пятьсот рублей. Бывают же чудеса на свете!
Кеша вернулся к себе, на Фонтанку. Купил в магазине на углу – короче, чего он только не купил!
Войдя на кухню, он застал там соседку из третьей квартиры. Коли уже не не валялся на полу, - видно, Тося затащила его к себе в комнату.
Маленькая, хрупкая старушка, седая, как одуванчик, стояла у стола, и наливала чай.
- Здравствуйте, Иннокентий Иванович! Я тут решила почаёвничать, пока соседи угомонились
- Здравствуйте! – Кеша замялся
- Забыли? – улыбнулась старушка – Я - Ангелина Всеволодовна!
- Здравствуйте, Ангелина Всеволодовна, - сказал Кеша. Ему была приятно произносить, как бы держать во рту её непростое имя. – Вы, наверно, учительница?
- Кеша-Кеша! Вы ведь знаете! Опять меня дразните?
- Нет! А по какому предмету?
- По литературе, Кеша, по литературе. Такой Вы и есть, Кеша, как Ваше имя – Иннокентий! Какая прелесть! Инок – и Кеша! В вашем имени одновременно заключены – монах и волнистый попугайчик… Велик и могуч русский язык!
- Велик… Ангелина Всеволодовна, а Вы не знаете, откуда я приехал? Вернее, переехал?
Учительница посмотрела на Кешу долгим, как бы проникающим вглубь взглядом:
- Нет, милый, я не знаю – тихо сказала она. - Не хотите ли чаю со мной? Пойдём, поговорим. По крайней мере, Вы ведь не ожидаете моей смерти, как соседи?
Глаза Ангелины Всеволодовны, как ни странно, при этом смеялись
- Спасибо, - ответил Кеша, - почему бы и не почаёвничать? А насчёт всяких ожиданий, то я ничего вообще не ожидаю!
И они со старушкой рассмеялись оба.
Комната Ангелины Всеволодовны оказалась наполненной массой вещей, фотографий, салфеточек и засушенных букетов. Это здорово отличалось от жилья самого Кеши, поэтому вызвало у него мимолётное чувство печали.
«Вот человек, который точно знает, кто он, и откуда» - подумал Кеша.
Ангелина Всеволодовна опять пристально посмотрела на него, и сказала ему именно то, что он и сам чувствовал. Вернее, то, что находилось в глубине его сердца, ещё не оформленное словами. То есть то, что стояло в глубине, за первой, оформленной в слова, мыслью.
- Вы знаете, чем дольше я живу, - сказала она, - тем меньше мне нужно всё это. - Она показала рукой на стены. - Возможно, мы могли бы с Вами поменяться жильём, не так ли?
Ангелина Всеволодовна посмотрела снизу вверх, прямо в глаза Кеши, и улыбнулась. Он улыбнулся ей в ответ. Они улыбались друг другу так, как люди, которым понятна одна и та же шутка.
В конце чаепития Кеша решился, и вытащил штуковину.
- Как вы думаете, Ангелина Всеволодовна, что это?
Ангелина Всеволодовна повертела штуковину в руках, потрогала бусинки.
- Какая прекрасная вещица! – сказала она – Но я не знаю, что это. Я только знаю одно – Вы, Иннокентий Иванович, человек необычный. Вы обязательно узнаете, что это. Я Вам от души этого желаю.
Так закончился первый день существования Кеши в реальности собственной памяти. На своей кровати, с продавленным матрацем, Кеша спал, как убитый.
На другой день, на кухне, Кеша столкнулся с Колей Крутилиным. Коля страдал. У него горели трубы. Так как по трубам горючее поступало слабо, голова у Коли раскалывалась. Болели так же живот и душа.
- Елы-палы, опять перебрал вчера, - страдал Коля – Как же её бросить, поганую, а?
Пойдём, похмелимся?
- Я тебе похмелюсь! – раздался голос Тоси из-за дверей.
- Вот собака, ну и слух у неё! – Коля пригнулся к самому уху Кеши, обдав его ядреным перегаром – Тогда хоть пятьдесят рублей дай, а?

У Кеши ещё осталось рублей около ста, и он, конечно, не мог оставить страдающего собрата в беде. Кеша полез в карман куртки, и наткнулся там на свою штуковину. Сердце его забилось.
Он вытащил штуковину.
- Слышь, Коль! Как ты думаешь, что это?
Коля повертел штуковину в руках.
- А шут его знает? Штуковина какая-то. Поди, разберись, с больной головой! Тоська в такую подушку иголки втыкает. Только не в такую красивую, конечно. Ну, что, дашь деньжат?
Кеша дал.
Иголка у Кеши имелась. В стену, около шкафа, была воткнута поржавевшая, длинная иголка с толстой белой ниткой.
Кеша вошёл в комнату, взял иголку и воткнул её в штуковину. Острая боль пронзила сердце Кеши, как будто иголку воткнули прямо в его сердце. Он быстро вытащил злосчастную иголку, отдышался, и воткнул иголку обратно в стену. Но иголка не успокаивалась. Она смотрела на Кешу своим ржавым, одноглазым взглядом. Зловредно так смотрела. Кеша взял, и передвинул её по стене вверх, и воткнул наверху, на высоте своей поднятой руки.
- Извини, – сказал он штуковине.
Глядел, глядел Кеша на свою штуковину, и сердце его начало петь. Он держал в своих пальцах бусинки, перебирая одну за другой – красную, жёлтую, синюю… Каждая бусинка будила в его сердце свою песню. Сначала – хрипло и неуверенно, затем всё уверенней и чище Кеша пел эти разноцветные песни, пел про себя, улыбаясь сам себе и своей чудесной штуковине. Он то ходил по комнате, то сидел на кровати, то лежал на ней – сердце его пело, пело не переставая.
- Элилим, элилим, элилим – звенела синяя песня.
- Эрим, эрим, эрим – жёлтая.
- Энси, Энси – зелёная.
Каждый цвет вызывал разные оттенки чувств – задумчивость, веселье, радость. Цвета и чувства переплетались в зависимости от переплетения бусинок
Первая, металлическая бусинка, проговорила ему, чуть погодя:
- Лирэм, эренэм!
Кеше показалось, что с ним поздоровались.
- Эренэм! - сказал он штуковине, молча повторяя про себя первую часть фразы, как своё имя – Лирэм. Лирэм, Лирэм,
Вечер наступил незаметно. Кеша положил штуковину в карман и отправился на работу, примерно за час до её начала.
Не доезжая одной остановки до конечной, трамвай вдруг задребезжал, дёрнулся и остановился.
Пришлось выйти. Через несколько десятков метров, в глубине улицы, стояла маленькая, старенькая церковка. Как магнитом, потянуло туда Кешу.
В церковке шла вечерняя служба. Мерцающие в сумраке свечи, лампадки - отбрасывали цветные блики. Тепло стало в сердце Кеши от этих бликов. Они были, как бусинки на его штуковине. Кеша сел на лавочку, в уголок, и погрузился в спокойствие и радость внутри своего сердца. Очнулся он от того, что какая-то старушка пинала его в бок:
- Что сидишь, как бусурман! Вставай, уже славословие началось!
Кеша встал, и перекрестился
- Слава Богу!
Великий и могучий русский язык понёс Кешу на своих крыльях, он стал разбирать кое какие слова в песне, которую пел хор…
« …яко Ты еси един Господь…яко в Тебе источник живота…»
Взгляд его пополз вверх, и остановился в самом центре купола, где, в сумраке, был, едва различим, нарисованный треугольник, означающий Святую Троицу.
Кеша снова нащупал мягкую треугольную подушечку своей штуковины. Да, да, - подумал Кеша, правильно, она и должна быть мягкой. Бог есть любовь. И он стал думать о своей штуковине, как о «Штуковине» – с большой буквы.
Служба уже давно закончилась, а Кеша всё сидел на своей лавочке в углу церкви, пока та же старушка не попросила его выйти. Церковь надо было закрывать.
Кеша снова оказался на улице, по пути к своему складу. Мужик с бородой уже ждал его:
- Молодец, не обманул, - сказал он. – Давай паспорт!
Мужик переписал данные из Кешиного паспорта к себе в ведомость, и хлопнул Кешу по плечу:
- Ну, сторожи, а я пошёл домой.
Кеша начал сторожить. Ему совсем не хотелось спать. В сердце его слаженным хором звучала песня бусинок на незнакомом языке, переплетаясь со словами церковных песнопений.
- М…М… - попытался Кеша повторить чудную песню вслух.
Ничего не получалось у Кеши, но мелодия не становилась от этого менее прекрасной.
Так прошло около месяца.
«Очнувшийся» Кеша благотворно воздействовал на обстановку в коммунальной квартире.
У Коли Крутилина появился непьющий собеседник. Одинокие Колины попойки стали, потихоньку, превращаться в весёлые коллективные посиделки, в которых на равных участвовала и Кеша, и Тося.
Даже Ангелина Всеволодовна, бывало, присаживалась к общему столу, и рассказывала свои истории, которых было у неё – несметное количество. За столько лет педагогической деятельности, представьте себе!
Кеша продолжал сторожить склад, периодически заходя, по пути, в свою церковку. Церковные бабушки начали его узнавать, здороваться. Не трогали его, когда он садился в свой уголок, и даже подкармливали – то яблочко дадут, то пирожок.
Казалось, всё у Кеши хорошо – и жильё, и работа. Не было только ответа на самый главный вопрос.
Но имелась Штуковина – в своей непобедимой загадочности и красоте, со своими чудными, только Кеше слышными, песнями на незнакомом языке.
Беда произошла на очередном дежурстве. Сначала – всё было спокойно, а где-то под утро Кеша услышал шорох, затем звон разбитого стекла.
Кеша вылез из каптёрки, и увидел двоих, которые уже выломали решётку, и лезли в склад.
- Стой, кто идёт! – закричал Кеша всплывшие откуда-то слова. – Стой, стрелять буду!
Конечно, никакого пистолета у него не было.
Один из двоих кинулся на Кешу, сбил его с ног ударом кулака. Кеша попытался ответить на удар. Тогда нападающий вытащил нож…
Кеша на мгновение потерял сознание, и очнулся уже от топота убегающих ног.
- Кнопка! – осенило его, - я должен нажать кнопку!
Кеша попытался встать, но не смог. На животе расплывалось большое, липкое пятно. Кровь? Кровь…
Кеша сделал усилие, как-то подполз к каптёрке и всё-таки нажал злосчастную кнопку. Завыла сирена.
- Теперь всё, – подумал Кеша без всякого волнения, оседая на мокрый асфальт.
Потом Кеша вытащил из кармана свою Штуковину. Рука его была в крови, и Штуковина оказалась запачканной. Кеша смотрел на запачканную в крови Штуковину, смотрел, смотрел....
Он лежал на сыром асфальте, спокойно раскинув руки в стороны. В правом кулаке он держал Штуковину, и от неё, по всему телу распространялось тепло и любовь. Последнее, о чём он подумал, было что-то вроде молитвы:
- Пусть Коля перестанет пить. Пусть долго живёт Ангелина Всеволодовна. Пусть Коля её не третирует, а мою комнату пусть забирает…

На пульте загорелась сигнальная лампочка, и наблюдатель дал сигнал о прекращении испытаний по объекту Лирэм.
- Ну и планетка! – в который раз вздохнул, и который по счёту наблюдатель!
Давно уже стоял вопрос о том, что пора прекратить биологическую жизнь на этой небольшой планете. Испытания проводились так: у обычного индивидуума, не связанного ни с кем близкородственными связями, стирали память, чтобы отследить его реакцию на окружающий мир per se, то есть - в чистом виде.
Так же отслеживалась и реакция окружающих. Связь осуществлялась через «Ш».
Какую-то долю жестокости, по отношению к местным жителям, можно было разглядеть в этих испытаниях. Но согласитесь – требовалось что-то решать с этой полусумасшедшей планеткой!
Не один индивидуум, конечно, взят был для испытаний, и испытания ещё продолжались.
Имелись на этой планетке и такие индивидуумы, которые выбрасывали «Ш» сразу, не выдерживая посылаемых от испытателей импульсов мироустройства.
Встречались такие злобные и невежественные экземпляры, что наблюдатели не выдерживали – начинали заболевать и замыкаться в себе.
Но…
Были и другие. Вот этот Лирэм, например. Хотя…
Вроде бы, он не совершил ничего особенного этот Кеша, то есть, Лирэм… Склад сторожил…
Как знать, как знать...
Как можно делать окончательные выводы по одному индивидууму из множества? С другой стороны, как ещё можно делать выводы?
«Хорошо, что не я принимаю окончательного решения» - подумал наблюдатель, и повернул ручку подъёма объекта.
После того, как биологическая жизнь объекта заканчивалась, его волновую составляющую необходимо было поднять на станцию для дальнейшего изучения.

Две загулявших кошки, возле мусорного бачка, заворожено наблюдали за странной картиной.
Они прижались одна к другой, шерсть их топорщилась дыбом, а глаза мерцали в рассветных сумерках, отражая неведомой природы свет.
Прямо с небес, на Землю спускался широкий зеленоватый луч. Луч опустился на лежащего Кешу, и затем стал снова медленно подниматься вверх, только теперь уже вместе с Кешей. Вернее с сияющим и переливающимся обликом Кеши, тело которого оставалось лежать на земле.

Светящийся Кеша поднимался так же, как и лежал - строго горизонтально. Постепенно он терял цвет, и становился всё более прозрачным… вот уже он стал – просто сияющим зеленоватым контуром….
Руки его чуть-чуть отвисли вниз, потом правая рука разжалась, и на землю, рядом с холодеющим Кешиным телом, мягко упала штуковина, почти не издав никакого звука.
Вдали послышались сирены милицейских машин.

Утром следующего дня, заспанная, недовольная жизнью, мамаша тащила в детский сад пятилетнего мальчика. Мальчик то упирался, то отвлекался, то стучал палочкой по волнистой стенке склада, выстукивая некую, только ему слышную мелодию.
- Прекрати, сколько можно! – ворчала мать. – Опаздываем!
Тут мальчик увидел чудо. На грязном асфальте лежала штуковина с бусинками, сияя своим притягательным, неземным светом. Сбоку она была чем-то запачкана, но это не имело никакого значения для мальчика. Мальчик быстро нагнулся, схватил её, и спрятал в карман – поглубже, поглубже!
- Прекрати поднимать с полу всякую дрянь! – мать отвесила мальчику что-то вроде лёгкого подзатыльника – Сейчас же выброси!
Но тут надо уже потребовалось переходить улицу, мать отвлеклась, и инцидент исчерпал сам себя.
Что мог помнить о себе пятилетний мальчик? Свою кровать, свою комнату, свой детский сад. Не очень приветливую маму, важного, и недоступного папу.
Мать же его в это время размышляла:
- Конечно, я сама виновата! Не надо было его усыновлять! Вообще, не надо никого усыновлять! Не дал Бог детей, и ладно. Так нет, всё мне хотелось! Теперь этот, совсем чудной какой-то растёт. То сидит молча целый час, то всякую гадость с полу подбирает, то ещё что-нибудь. Как это всё вытерпеть?
Сердце же маленького мальчика пело. Он ровненько бежал рядом с мамой, стараясь не отстать, и больше почти не смотрел по сторонам.
Вот и всё. Через некоторое время комната погибшего Кеши перешла к Крутилиным, что они и отметили рождением второго ребёнка, мальчика, которого назвали Иннокентием. Как ни странно, Ангелина Всеволодовна стала помогать Крутилиным растить новое поколение, прививая ему любовь к великому и могучему русскому языку.