Клуб любителей фантастики КЛФ Контакт Новокузнецк

Рассказ №10

Ночью в городе

Сыпал мелкий, колючий снег, порою поднимался ветер, и, хотя было не очень холодно, Лаврентьев за два часа блужданий по ночным улицам продрог так, что наконец забыл обо всём и зашагал стремительно и судорожно, почти побежал, словно где-то его ожидало укрытие, тепло.
Он опомнился, не пройдя и одного квартала. Остановился, тяжело дыша, рядом с утонувшими в сугробах ивами. Слева тянулись частные дома, огороженные заборами, справа, за ивами и проезжей дорогой, — большой сквер. Несколько деревянных фонарных столбов стояли почему-то не в линию, а где попало. Крайний столб, сильно покосившийся, был занесён снегом чуть ли не до проводов. Всё это позволяла разглядеть яркая, полная луна, но её затягивало, иногда надолго, облаками, и становилось совершенно темно.
Лаврентьев растерянно огляделся и пожалел, что забрёл на окраину. Среди многоэтажек можно было погреться в каком-нибудь подъезде, но ради этого возвращаться не стоило.
Он медленно пошёл дальше, наклонив голову и стараясь поворачиваться боком к ветру, налетавшему то с одной, то с другой стороны. Истошный лай собак заставил Лаврентьева перейти на укатанную автомобилями дорогу, подальше от домов.
Здесь было скользко. Он никак не мог сосредоточиться на дороге, заставить себя смотреть под ноги — то и дело скользил, отчаянно взмахивая руками, два раза упал. Когда поднялся во второй раз, то далеко впереди мелькнул освещёнными окнами трамвай — вероятно, спешил в депо.
Неожиданный мгновенный свет и вновь выглянувшая луна вернули Лаврентьеву немного уверенности. Даже вроде бы стало теплей. Он усмехнулся, вспомнив недавнюю мысль о тихом ночном подъезде.
По-прежнему спотыкаясь, он пошёл к трамвайной линии, нарочно подставляя ветру лицо — что для него ветер, а тем более всё остальное!
Задора хватило ненадолго. Вскоре Лаврентьев опять зябко ёжился и с горечью думал, что ведёт себя глупо, как пьяный, как бездомный кот. По ночам в подъездах дерутся коты, слабому приходиться удирать в холод и ветер. Слабому место лишь там, где нет собратьев.
Сопровождаемый лаем собак, Лаврентьев добрался до трамвайных путей и повернул к железнодорожному вокзалу. Теперь временно была цель — дойти до вокзала, согреться. Конечно, полицейские выгонят, но ведь не сразу, пусть сначала его найдут и поймают. Уже показалась высотная привокзальная гостиница со множеством освещённых окон, когда он обратил внимание на тускло светящуюся маленькую вывеску «БУТЕРБРОД А »: буквы «Н» не было, а буква «Я» перевернулась, но ещё держалась, раскачиваясь на ветру.
Лаврентьев не помнил, чтобы на этой улице, да и вообще в городе была бутербродная. Он, впрочем, не особенно удивился: мелкие забегаловки часто разорялись, их место занимали другие.
Поравнявшись с пятиэтажным зданием, в полуподвале которого находилась бутербродная, Лаврентьев взглянул на нижние окна и замер: в глубине появилось слабое фиолетово-синее свечение, потом зелёное поярче, разливающееся во все стороны, и наконец привычный уютный жёлтый свет.
Со стороны улицы в полуподвале было две комнаты: тесная прихожая с неогороженной вешалкой (должно быть, шубы посетителей не охранялись, или, что вернее, бутерброды ели в шубах) и квадратный зал на четыре столика. За одним из них сидел худощавый, широкоплечий старик. Он повернул голову к окну, но не заметил Лаврентьева. Моргая, зевнул и вновь отвернулся, подперев рукой щёку. Подремать ему не удалось. Открылась боковая дверь, вероятно ведущая из кухни, и в зал вошла девушка с небольшим подносом в руках. Поставила его на стол и села напротив старика.
Они пили из оранжевых дымящихся чашек. Старик, видно, пошутил, девушка засмеялась.
Так тепло казалось внизу и так заманчиво дымился горячий напиток, что прошло минут десять, а Лаврентьев всё ещё стоял у окна. Он сунул руку в карман брюк, нащупал мелочь. С такими финансами даже в бутербродной, пожалуй, делать нечего. К тому же она наверняка закрыта.
Словно возражая, дверь под вывеской заскрипела и чуть приоткрылась, бросив на снег узкую полоску света, затем снова захлопнулась под напором ветра.
Лаврентьев потоптался на месте, с тоской представил суету вокзала, отупевших от усталости, настороженных людей, холодный и в то же время спёртый, застоявшийся воздух, гнусный вокзальный запах — туалетов, слякотного пола, курева.
Медленно подойдя к двери, Лаврентьев оглянулся. Улица по-прежнему была пустынной. Он не сомневался, что бутербродную просто забыли закрыть: ночь, тёмные, мрачные здания, как будто давно покинутые людьми, какие сейчас могут быть клиенты? Его появление будет неожиданным — это точно. Вот только непонятно, испугаются его или тотчас начнут выгонять. Во всяком случае, минуту-другую он проведёт в тепле.
Он постучал, открыл яростно заскрипевшую дверь и, спускаясь по лестнице, нарочито шумно отряхивал снег с пальто: пусть внизу поймут — идёт спокойный, уверенный человек, никому не желающий зла.
В прихожей было удивительно тепло. Да что там тепло — жарко, как в прогретой на ночь маленькой избушке. Ему вспомнился глухой сибирский посёлок и тяжёлый, из огромных брёвен, немного подсевший с одной стороны, но надёжный дедов дом.
Озноб моментально прошёл, а ещё через минуту Лаврентьев вспотел и, расстегнув пальто, почему-то сгорбившись, растерянно смотрел в зал, где старик и девушка пили кофе и тихо переговаривались.
Вскоре девушка ушла. Старик, сидевший лицом к прихожей, откинулся на спинку стула, скрестил руки на груди и закрыл глаза.
Лаврентьев смущённо зашаркал ногами по полу. Старик не отреагировал, лишь мерно покачивал головой — очевидно, уже дремал.
Как часто бывало, растерянность у Лаврентьева сменилась злостью. Насвистывая мотив единственного известного ему куплета блатной песни, сунув руки в карманы пальто, он вразвалочку прошёлся по залу, вытащил ногой стул, приставленный плотно к столу, и сел напротив старика.
— Папаша, — Лаврентьев хлопнул ладонью по столу, — ресторан открыт, а вы дрыхните на рабочем месте!
Старик, вздрогнув, сонно поморгал, протёр глаза платком и приветливо кивнул. Лаврентьев, озадаченный таким приёмом, обернулся к окнам, тихо подрагивающим под ударами ветра, и, помедлив, сказал:
— Иду-бреду своей дорогой, уже притомился, вдруг — огонёк. Думаю, почему бы не поболтать за чашечкой кофе, коли ваше заведение ещё открыто.
Старик промолчал, он внимательно, но добродушно, без вызова вглядывался в лицо Лаврентьева.
— Ну что, хозяин, кофе будет?
В ответ неожиданно сверху опустились на стол две пышущих жаром чашечки с тёмно-зелёным напитком, а следом ваза, наполненная вроде бы печеньем, но тоже тёмно-зелёным.
Лаврентьев скосил глаза, рядом стояла девушка.
Он склонился над столом, не решаясь поднять голову и чувствуя едва уловимый аромат чудесных духов. Стол сверкал как зеркало, отражая унылую физиономию в нахлобученной чуть ли не на нос мокрой шапке. Лаврентьев поспешно сорвал шапку и положил на колени.
Тонкие, как у ребёнка, пальцы пододвинули кофе к нему поближе. Девушка тоже села за стол.
— В вашем городе холодно?
Лаврентьеву показалось, что прозвенели колокольчики. Он ждал продолжения, новых слов девушки, но заговорил, скрипуче посмеиваясь, старик:
— Похоже, не такая жара, как в Чарджоу!
«Видно, этот кабак называется Чарджоу», — подумал Лаврентьев и кивнул: — Да, у вас тут настоящее пекло.
Взглянув в смеющиеся глаза старика, он зло добавил:
— Ночью бойлерная сошла с ума, а потом ещё пришёл замёрзший клоун.
Старик затрясся, вытирая слезящиеся от смеха глаза.
— Извините, — вновь зазвенели колокольчики, — мы не хотели вас обидеть.
Лаврентьев замер, даже не слушал слова — только волшебную мелодию, надеясь, что она продлится подольше. Он улыбнулся, когда опять раздался голос девушки:
— Мы здесь тоже гости. Мы с папой из Чарджоу, наш город в Туркмении. А вы, наверное, живёте в Сибири?
Лаврентьев удивлённо молчал.
— Или на Дальнем Востоке?.. Когда стало жарко, мы поняли, что кому-то надо будет согреться.
— Я живу на Урале, — Лаврентьев всё-таки ответил. Он не в силах был грубить девушке, но на старика смотрел настороженно. Странно вели себя эти двое.
Он медленно, угрюмо обвёл глазами зал, задержавшись на полураскрытой двери, которая, как он предполагал, вела на кухню. За дверью как будто бы мелькнула тень. Он сжался и сунул руку в боковой карман пальто, где лежал нож. Свободной рукой Лаврентьев поднял чашечку с кофе и сделал глоток, не отрывая глаз от двери. В следующее мгновенье он отшвырнул чашечку и вскочил, выхватив нож: вкус кофе был явно необычным — отрава!
Девушка испуганно отступила, подняв руки к груди. Старик заслонил её собой.
— Перережу, гады! — Лаврентьев грязно выругался и с трудом заставил себя замолчать, приготовившись к схватке. Пытаясь подавить страх, он подумал, что терять ему нечего, кроме своих бед и памяти, от которой он и сам рад был бы избавиться.
Он перевёл дыхание, что-то долго они выжидают… Возможно, притаившийся на кухне тоже одинок — чем иначе объяснить его нерешительность?
Девушка перехватила взгляд Лаврентьева и вышла из-за спины старика.
— Не бойтесь, мы одни, здесь больше никого нет!
Она подошла к двери, толкнула её.
— Смотрите, никого нет!
— Не суетись…
Отшвырнув попавшийся по пути стул, Лаврентьев прошёл мимо девушки, не взглянув на неё, глядя только вперёд — в длинный тёмный коридор. Рука, напряжённо сжимавшая нож, была прижата к бедру, выбить нож будет непросто.
Через несколько минут Лаврентьев вернулся. Поднял опрокинутый стул, сложил на него пальто и шапку, но тут же вновь взял их в руки.
— Ладно, если вы хотите, я уйду, — он сделал несколько шагов к выходу и обернулся, — но кофе у тебя, хозяин, странный, какой-то дряни ты подсыпал без меры… Хотели мои карманы почистить, но у меня кроме долгов ничего не осталось. Так что вы маленько опоздали.
— Сопляк! — голос старика оказался неожиданно мощным.
Девушка подбежала к отцу и взяла его за руки, оглянувшись на Лаврентьева.
Старик успокаивающе кивнул дочери и сел за стол, спиной к Лаврентьеву. Тот, не зная, что ответить, наконец понуро побрёл опять к выходу. У дверей вытащил из кармана мелочь и, сделав шаг назад, положил на край стола.
Конечно, они ждут, когда он уйдёт. Полтора десятка ступеней — и снова заснеженная улица, метель. Судя по резкому дребезжанию стёкол, ветер усилился. Лаврентьев глубоко вздохнул, словно старался захватить с собой побольше жаркого воздуха.
— Простите, — девушка говорила неуверенно, едва слышно, — пожалуйста, останьтесь… простите.
Лаврентьев усмехнулся, представив, как после его ухода они бросятся запирать двери, но всё же он был удивлён и благодарен: сказать, пусть очень тихо, сказать «останьтесь» такому психопату, как он, с ножом в кармане… Да, парень, должно быть, шибко жалкий у тебя вид.
Открывая двери, Лаврентьев надеялся ещё раз услышать, запомнить звенящий колокольчиками голос девушки и не удержался — оглянулся. Прошло полминуты, минута. Он жадно всматривался в лицо девушки, без малейшего стеснения, потому что знал: сейчас он уйдёт, и никогда они больше не встретятся, она уже почти воспоминание, она жила тысячелетия назад в далёкой стране, она как чудесный портрет, который можно не спеша, восторженно разглядывать и даже заглянуть в блестящие, влажные голубые глаза, которые тебя не видят.
— Останьтесь, — повторила девушка. — Если вы смогли войти, значит, нуждаетесь в помощи, и мы не хотим, чтобы из-за нас вы вновь оказались на улице. Уж лучше тогда мы уйдём, мы здесь давно.
Старик поднялся, подошёл, сильно сутулясь, к выходу и прикрыл двери. Потом вернулся к дочери и поцеловал её в лоб.
— Видно, пора нам доченька, — он сел за стол. — Только вот допью этот славный напиток. Надеюсь, нервный молодой человек потерпит нас ещё немного.
Сделав несколько глотков, старик взглянул на Лаврентьева.
— Кстати, это не кофе, скорее что-то успокоительное, тебе бы не помешало.
— Сейчас я принесу! — торопливо проговорила девушка.
Когда она ушла, старик сказал мирно и грустно:
— Извини, я тоже погорячился. Глупо, что мы сцепились. Тебе простительно, а я… — старик махнул рукой, — я ведь знаю, что здесь собираются потерпевшие крушение. Не держи на меня зла, парень. И присаживайся, всё равно мы должны тебе кое-что рассказать перед тем как исчезнем.
В зал быстро вошла девушка, чашечки дрожали на подносе. Она взглянула на Лаврентьева и отца и, вероятно, немного успокоившись, улыбнулась.
— Я себе тоже принесла. Давайте посидим все вместе, хорошо?
Лаврентьев положил пальто и шапку на стол у выхода и неуверенно подошёл к старику и девушке.
— Я ничего не понимаю, но простите меня.
— Не переживай, — вздохнул старик. — Наверное, тебе последнее время не везло. Мы с дочерью тоже две недели назад оказались в тупике. В отличие от меня ты ещё держишься, уважаю… Таня, помнишь, каким я тогда был?
Его широкая ладонь легла на хрупкое запястье девушки. Она кивнула, не поднимая головы.
После долгого молчания Лаврентьев спросил:
— Я могу вам чем-то помочь?
Старик не ответил. Казалось, он задумался и не услышал вопроса.
— Нам уже помогли, — прошептала девушка.
— Вас преследовали?
— Да… но в этот дом они и такие, как они, не проникнут. Вам здесь будет спокойно.
Лаврентьев зло усмехнулся.
— Плохо же вы меня знаете… Таня. Жаль, что не довелось встретиться с вашими приятелями, — ему хотелось повторить её имя, он сказал: — Таня… Таня, налейте мне ещё кофе, или как это называется?
Потянувшись за кувшином, девушка пожала плечами.
— Мы тоже не знаем, каждый называет как хочет.
Чашечка Лаврентьева вновь наполнилась ароматной горячей жидкостью.
— Да, я забыл сказать «пожалуйста».
Девушка засмеялась. Лаврентьев, склонив голову, мысленно просил, чтобы этот перезвон колокольчиков длился подольше.
— Таня, налей и мне, — старик протянул чашечку дочери и обернулся к Лаврентьеву.
— Тебя, наверное, многое удивляет, но мы тоже не всё сможем объяснить.
Лаврентьев подумал, что не нужны никакие объяснения, лишь бы девушка говорила, или смеялась, или просто была рядом.
— Мы оказались здесь две недели назад. Деваться нам было некуда, хоть в пустыню… И вдруг странный дом на окраине — чайхана. Город наш не бог весть какой огромный, и я хорошо знаю, что этого дома раньше не было. Мы очень устали, рады были передохнуть, собраться с мыслями. Ты меня слушаешь?
Из вежливости Лаврентьев изобразил внимание и удивление, но не мог оторвать глаз от нежных рук девушки. Она, вероятно, почувствовала его взгляд и медленно убрала руки со стола.
— Так вот, с тех пор мы здесь. Каждое утро невесть откуда на кухне в холодильнике появляются продукты. Вкус необычный, кое-что совершенно невозможно есть, но, как видишь, мы не отравились.
До нас здесь жили юноша-чех и пожилая горбатая негритянка. Парня, когда он медленно говорил, мы немного понимали. Рассказал, что был наркоманом, любимая девушка вышла замуж за другого. В общем, собрался он однажды за город, где никто бы не помешал умереть, но по дороге забрёл в маленькую пивную на окраине Праги. Жил в этом доме месяца два или даже больше, точно не знает, потому что постепенно потерял счёт времени.
При нём приходили ещё несколько человек — все были в отчаянном положении, чувствовали себя раздавленными. А в этом доме что-то возвращает людям силу и надежду. Может быть, отдышавшись, более-менее спокойно взглянув на прошлое, человек преодолевает свое горе или смиряется с ним и вновь хочет жить. Он уходит. Мы тоже сейчас уйдём. Вступай во владение.
— Но… кому принадлежит этот кочующий дом?
— Не знаю! — старик решительно поднялся и положил руку на плечо дочери. — Пора!
Видно было, что девушка привыкла подчиняться отцу, но уходить ей не хотелось. Она украдкой взглянула на Лаврентьева.
Он растерянно молчал и опомнился, когда они уже были на лестнице.
Услышав позади грохот чуть ли не выбитой двери, старик и девушка остановились. Лаврентьев по инерции едва не налетел на них.
— Ваши вещи… вы забыли вещи.
— Ничего нашего здесь нет. Когда в Чарджоу мы удирали, то не успели упаковать шифоньер и телевизор.
— Послушайте, что у вас стряслось? Почему бы вам не обратиться за помощью… ну, например, в полицию.
Девушка смотрела в сторону. Старик захохотал.
— Думаю, такому гостю, как я, там будут очень рады. Может, от радости даже скостят пару лет. Да только ни к чему эти милости: есть люди, которые досрочно освободят мою душу, от них и в тюрьме не спрячешься… Знаешь, парень, я далеко не так стар и благообразен, как тебе, наверное, кажется.
Помедлив, Лаврентьев тихо со злостью сказал:
— Я уверен, что ваша дочь ни в чём не виновата. Зачем…
— Зачем я взял её с собой? Ну это не твоё дело. Прощай.
Старик поднялся на несколько ступенек, но девушка не пошла за ним. Он оглянулся.
— Таня!
Она, словно не слыша, улыбнулась и протянула Лаврентьеву руку.
— Я тоже не такая, какой вам кажусь, и мне очень жаль.
— Таня!
Лаврентьев не отпускал руку девушки.
— Мой отец не преступник, он… так получилось, что он запутался, и всё началось как раз из-за меня.
— Танька!
— Замолчи, — процедил сквозь зубы Лаврентьев. — Комедия окончена. Вы отсюда не уйдёте, пока я не разберусь, в чём дело.
Старик спустился и неожиданно дружески сжал Лаврентьеву плечо.
— До тебя всем было на нас наплевать… Ты встанешь на ноги, будь счастлив!
Лаврентьев по-прежнему не отпускал тонкую, нежную руку, только сейчас обратив внимание, как легко одеты старик и девушка.
— Таня, у вас на редкость красивое платье, но немного не по сезону. В нашем городе свирепствует зима.
Девушка растерянно обернулась к отцу, тот вроде бы тоже смутился.
— Я не знаю, — задумчиво произнёс старик. — Мне кажется, мы снова очутимся в Чарджоу. Тот парень, о котором я рассказывал, чех, не сомневался, что он в Праге.
— Слышите — гудит метель?
Девушка и старик прислушались.
— Нет, друг, это не метель, это наш ветер, мы слышим шорох песка.
— Поверьте, это метель!
Старик отрицательно покачал головой. Девушка тихо проговорила:
— Я тоже слышу… это ветер пустыни.
— Хорошо. Надеюсь, вы правы, но на всякий случай захвачу пальто, будет хоть одно на троих.
Лаврентьев хотел вернуться в зал, но у дверей остановился, медленно обернулся.
Старик искоса взглянул на дочь и недовольно пробурчал:
— Ладно, парень, не торопись, мы дождёмся.
Через минуту они вышли втроём в ледяную ночь. Девушка испуганно закрыла лицо ладонями, спасаясь от колючих снежных вихрей.
— Назад! — закричал старик, рванув дверь и увлекая за собой дочь.
Следом шагнул Лаврентьев. Они вновь оказались в подвале… в другом подвале. Тяжело дыша, они стояли у двери и смотрели в темноту. Зловонный, пропахший фекалиями воздух, обрывки бумаги, битое стекло, где-то капала вода.
— Что же это? — прошептал старик. — Где мы?
Он осторожно, боком спустился на пару ступенек, хотел опереться на перила, но их не было, рука провалилась в облако пара. Он не упал только благодаря Лаврентьеву, который успел поддержать его сзади.
— Что же это? — хрипло, жалобно повторил старик. — Надо спуститься, там, где-то внизу… Куда же всё подевалось, мы же там жили!
Лаврентьев помог старику вернуться к выходу.
— Успокойтесь, там ничего нет, это обычный подвал… Так и должно быть. Видно, наши друзья теперь не сомневаются, что вы в безопасности.
Старик вновь попытался найти рукой перила. Лаврентьев повысил голос:
— Вы в моём городе, и обещаю, об этом не пожалеете. А тот странный дом уже где-то в другом месте.
— Мы просто замёрзнем! — старик с отчаянием смотрел на дочь.
Лаврентьев не спеша, стараясь подавить озноб, расправил пальто, надел на плечи девушки и подождал, пока она дрожащими пальцами застегнула пуговицы.
— Не замёрзнем… только ты, батя, не отставай!
Он взял девушку за руку и решительно распахнул дверь.