Отправлено: 28.03.17 08:20. Заголовок: Рассказ №3 СНЫ ИСИТЫ

Сны Иситы

Я теперь каждое утро просыпаюсь на маленьком холме, поднявшемся первым из туманных вод, точно обросшем короткой шёрсткой-травой, от чего он ужасно похож на ласковую собаку, живущую в большом доме… Но что такое дом и что такое собака? Это для меня необъяснимо. И всё-таки я откуда-то знаю, что у собак бывают мокрые холодные носы, и глаза русалок, и отважная, ни у кого не встречающаяся преданность, а их тела – это лень и стремительность, всё вместе. Они очень смешно выпрашивают ласку и еду, требовательно утыкаясь этими своими невообразимыми носами в твои голые коленки. А дом – это то, что ты нашёл, подобрал, создал или украл… и спрятал, чтобы спрятаться там самому.

Я поглаживаю пальцами тёплую шершавую хрупкость, закрученную чёрной спиралью. Всё, что я понимаю о доме, – эта бесхитростная ракушка, которую принёс океан, волнующийся от близости трёх поющих лун. Я сижу на песке и перебираю ракушки – чёрные, розовые и жёлтые, с чёрточками, точками и линиями, похожими на странно знакомое мне письмо. Я пытаюсь его прочесть, но оно ещё не придумано. Спрятавшиеся внутри аммониты бархатно касаются моей руки… Я и сама – точно такой же моллюск, а этот перламутрово-лиловый мир вокруг – моя ракушка-время, бесконечно начинающаяся, заканчивающаяся и снова начинающаяся в сокрытом пространстве Амона-Амонет.

Мне становится скучно – это усталость, когда было слишком много ликующих песен и солнца, качающегося в бликующем бархате океана, когда ты одна на берегу, и близится вечер, ничем не отличимый от вчерашнего, когда все твои создания, как тёплый ветер, как расплывающийся сквозь мокрые ресницы свет, как воспоминания, которые никак не вспомнить, и так будет каждый день… Я вглядываюсь в толщу воды, пока не появляется резь в глазах, но там ничего нет, кроме колыхания фиолетовых зарослей в тёмном тумане. Плеск волны выносит ко мне на колени ещё одну ракушку.

Я ощущаю это в себе – сгусток печали и гнева, затопивший меня липкой слизью, не имеющий даже формы, только кислый запах начинающейся грозы. Я вытаскиваю его изнутри, бросив умирать среди пылающих звёзд. А когда мир тёплых облаков и поющих синих деревьев, созданных моей нежностью, накрывает гигантская тень огня, я понимаю, что это снова вернулось, и в потоке яростного пламени, тоже являющегося частью меня, сгорит всё, что я люблю, чтобы появилось то, что я опять полюблю… и потеряю.

Шипел, испаряясь, вставший до самых звёзд кипящий океан, и это длилось несколько страшных мгновений, пока по обнажившемуся пустому дну не полетел огненный ветер, но и он быстро стих, потому что всё – воздух, растения, животные, волнистые холмы, мягко штрихующие горизонт розовым туманом, и этот туман – сорвалось с поверхности прекрасной Себа Джа и исчезло, став ничем, оставив мир безжизненным, раскалённым, беспомощно-голым.

Только страшно, по ту сторону звука, шелестел невыносимый, неслышный плач. Мир, который я создала и погубила, жалобно перечислял свои утраты – все рассветы и закаты, каждого из серебристо-сиреневых зверьков с ласковой короткой шёрсткой, тепло и сонно прижавшегося к матери, цветы и деревья, радужных рыб и танцующих в небе птиц, горы и волны, чёрные ракушки и голубые луны – всё, что ликующе пело просто от того, что живёт, то, что было прекраснее всего на свете… Это плакали души Себа Джа, давшие мне часть себя и – не умершие! – уснувшие, чтобы никогда не проснуться.

И тогда солнце взошло на западе, а зашло на востоке, но это длилось так долго, что оно успело устать. От этого родился невыносимый шквал солнечного ветра, поднявший живой океан другого мира, и я поймала его белоснежными крыльями, чтобы оказаться там… На прощанье я окутала ту, что была мне колыбелью и домом, густыми, лиловыми, сумеречными облаками, чтобы укрыть свою опустевшую ракушку, чтобы защитить её одиночество и тайны, и печаль щемящих воспоминаний… о будущем, которое могло бы быть совсем иным.

Я знала, что не вернусь… и не забуду этот мир таким, каким он был… Я помнила, что там, где океан, отступив, уже обнажает землю, он будет воссоздан – моя Себа Джа, моя Па Нечер Дуауи, и три её лунных святилища – во славу мне, научившей любить и страдать… Я ступила на влажный берег рассветно-голубой реки, в которой качалось бледнеющее отражение Утренней звезды и на высоких тонких ногах бродили сонные цапли с таким же оперением, как у меня. Солнце уже поднималось.

Среди лотосов, тихо дышащих свежей влагой, приоткрыв беспомощный рот, на чёрном облаке разметавшихся волос, спало удивительное существо, и его нежное лицо смутно напоминало мне моё. Я наклонилась над ним, так что ощутила исходящий от него тёплый аромат – лотосов, реки, сна и того, чем пахнут живые существа, находящиеся между детством и неудержимо начинающимся взрослением. Мне понравился этот запах, и это лицо, в котором я увидела себя, длинная линия шеи, мягкая – плеч и груди, руки под щекой, гладкие, блестящие волосы, тонкое белое платье… Девочка – вот, как это называется… Я наклонилась ещё ниже, и, почувствовав моё присутствие, она пошевелилась и вздохнула.

Я скользнула по её дыханию, как по серебряной ниточке дождя, и, заполнив всё внутри, заставила девочку проснуться. Она – это я! – открыла глаза, жмурясь от поднявшегося солнца, ошеломлённо-растерянно, как всегда бывает со сна, и замерла, точно встревоженный котёнок, услышав женские голоса. Это были няньки. Они шли по берегу и недовольно кричали: «Си-и-та… И-си-и-та!». Я вспомнила, что это моё имя, но отзываться совсем не хотелось – ведь я опять убежала без спросу, чтобы смотреть на Утреннюю звезду, и не заметила, как заснула.

Сута снова станет меня дразнить глупой цаплей, а я, разъярённая, брошусь на него, и мы окажемся на земле, пытаясь перебороть один другого. Иногда побеждаю я, иногда он, потому что мы оба мухвана – близнецы, похожие, как две капли воды, и хотя я девочка, но всё равно ничуть не уступаю ему в силе и гневе. Нас может примирить только Аусира. У него серо-голубые глаза, какой бывает река на рассвете, мягкие золотистые волосы и прозрачно белая кожа, как у женщины, которая ушла во тьму, когда мы с Сутой, толкаясь, родились, разорвав её изнутри, и Аусиру вынули уже из мёртвой матери.

Он не кричал и не плакал, и его рыжая голова была красной от крови, которая вытекла из умершей от родов отцовской рабыни, взятой из народа, пришедшего с севера, и никто не думал, что это дитя сможет выжить – таким оно было слабым… и странным… Я родилась девочкой, мой мухвана – мальчиком, а Аусира был и девочкой, и мальчиком одновременно и походил на речного лягушонка с большой головой, маленьким хрупким тельцем, вздутым животом и слишком широким ртом, который будто смеялся. Но давший нам жизнь, глядя на него, видел ту, что стала тьмой, и позвал старуху, тоже из северных людей, умевшую колдовать, а она назвала нашего брата-сестру именем Аусира, в котором был скрыт тайный знак жизненной силы, отгоняющий смерть.

Я и Сута были как отражения: чёрные, дикие, с огнём в глазах, драчливые, как два тростниковых кота, но каждый хотел оказаться первым во всём, и мы вечно спорили, чей бумеранг быстрее… и кто сядет у ног отца, а он выбирал Аусиру – слабого и ласкового, золотоволосого… Его любила даже Нут, хотя ей не нравилась северная рабыня, укравшая у неё мужа, и мы, её дети, но Аусиру, только рождённого, страшненького, с мутными голубыми глазками, она взяла к себе в постель, гладила и целовала, согревая своим теплом, нежно пела ему и давала сосать льняную тряпицу, смоченную в тёплом коровьем молоке. Она стала матерью Аусиры и вместе со старой колдуньей вырвала это странное дитя у тьмы, кроме которой ничего нет.

Нут говорила, что Аусира – это божество, которое пришло с неба, и оно не такое, как другие люди, а может быть, кем захочет. Она разрисовывала и украшала Аусиру, как это делают у нас с фигурками богов, а он только терпеливо улыбался, но когда Мать тысячи душ уходила, он сразу же искал меня или брата, чтобы поиграть. Пока мы с мухваной бегали и боролись, он всё время сидел, потому что у него с рождения болели ноги и останавливалось дыхание, глядя с такой беспомощной, нежной улыбкой, что замирало сердце, и я думала, будто он, и правда, божество… или мама, чья душа вернулась, чтобы я не чувствовала себя одинокой.

Старшей женой отца была Нут, и ей подчинялись все младшие, её сёстры и дочери, тоже бывшие его жёнами, и все женщины других мужчин, которых он привёл в речную долину, где оказалось много животных и птиц, и пахнущей илом серебристой рыбы, чтобы нас прокормить. Это произошло, когда он убил её мужа, который оказался слишком старым и слабым, чтобы защитить своих жён и людей, чтобы победить молодость и силу своего сына Геба… Все, кто там был, сказали, что это хорошая, быстрая смерть – старик с перерезанным горлом, не мучаясь, вернулся к великой матери-тьме, точно уснул, чтобы проснуться на её ласковых коленях.

Став первым среди них, отец повёл мужчин на народ с севера, откуда взял рабов… и нашу мать, и всё, что они имели: платья из тонкого льна и невиданного, густого, переливающегося меха, сосуды для пищи, которые не боялись огня, сверкающие на солнце украшения, фигурки странных, прекрасных божеств, еду и вино, их свободу, жизнь и смерть, удивительные каменные дома и старуху, знавшую язык богов… Увидев, что эти вещи красивы, а в долине можно охотиться, он остался там и полюбил рабыню с нежным белым телом и печальным лицом, хотя и сказал воинам, чтобы они вернулись за ждущими мужчин детьми и женщинами.

Я, Исита, мой мухвана Сута и Аусира – полудевочка, полумальчик, получеловек, полулягушонок, полубог – родились у широкой голубой реки, на высоком уступе, склонившемся над самой долиной, которая была слишком влажной и опасной из-за прячущихся в зарослях диких зверей и разливов, но она давала нам всё, что нужно, и надежду, что это никогда не закончится, и люди скоро забыли, что такое голод, болезни и страх. С сетью для рыбы мог справиться даже ребёнок. Молодые мужчины выслеживали ослиц, антилоп, страусов, газелей, свиней и жирафов, обходя стороной слонов и бегемотов, потому что кремниевые стрелы и деревянные бумеранги с орнаментом из ямок, отскакивая от толстых шкур этих гигантских зверей, вызывали у них лишь кровожадную ярость, и жёны оплакивали мужей, растоптанных в месиво из костей и мяса.

Женщины пекли лепёшки и варили кашу из золотых зёрен, собранных на берегу, выросших из чёрного тёплого ила. Колдунья с севера сказала, что надо всегда оставлять немного, чтобы бросить в землю после речного разлива, и тогда осенью здесь вырастут новые зёрна. Она научила женщин, как шить одежду из тонкой ткани, переложенной лепестками речных лотосов, привезённой её народом из далёких мест, по которым она всё ещё тосковала. Эти платья были удобнее и приятнее, чем шкуры, и в них не водились насекомые.

Там, где сейчас только сожжённые солнцем, жаркие, ветреные, печально-пустые пространства, колыхалась высокими мягкими волнами густая трава, росли деревья, а львы и леопарды гоняли пугливые, неиссякаемые стада. Река нежно сияла – то в свете солнца, то в тенях, которые набрасывали сети луны и звёзд… и Утренней звезды, чьи появления на закате и исчезновения после рассвета рождали во мне неизъяснимую, тревожную грусть. Это сияние было как письмена, непонятно кем и зачем начертанные… для меня, и я всё пыталась их прочесть, пока не начинали слипаться глаза: я часто засыпала на берегу, под шум бегущей воды, и видела странные сны, в которых была совсем другой.

Люди были сыты, и у них оставалось много времени, чтобы смотреть на ночное небо, сужавшееся над огнём, и молиться богине тьмы, дающей жизнь, чтобы делать её фигурки и ещё сосуды из красной глины, примешивая к ним траву и толчённые речные ракушки, чтобы плести корзины и циновки и украшать свои жилища причудливыми орнаментами. Мужчины, женщины и дети носили ожерелья, пояса и повязки из бус и раковин, кольца и браслеты из слоновой кости, они обводили глаза полосками краски из толчёного малахита, смешанного с маслом, а в длинные вьющиеся волосы втыкали красивые гребни.

Старики умирали, и их хоронили, уложив как спящих, чтобы в чертогах милосердной тьмы они смогли открыть глаза. Но детей рождалось больше, и тогда наш отец Геб брал мужчин, чтобы нападать на людей, живших в долине, где прозрачно-голубая река становилась мутно-зелёной или почти белой, даже красной и чёрной… Они ему все покорились, потому что были против него, как антилопы против льва, как рабы против царя и как дети против отца.

Теперь огромная долина принадлежала нам и ещё соседние с ней земли, откуда привозили базальт для каменных сосудов, слоновую кость и диковинные чёрные ракушки, закрученные спиралью, бирюзу, малахит и медь, и боязливых желтоглазых животных, овец и коз, которые жили в постройках рядом с нашими домами, чтобы женщины брали у них молоко и шерсть. Мы с Аусирой играли с их маленькими тёплыми детёнышами, которые глядели с покорной нежностью и тыкались в руки доверчивыми влажными мордочками… Слабый запах и довольные звуки, который они издавали, напоминали мне что-то знакомое, ласковое, щемящее, то ли бывшее, то ли только приснившееся.

Я всё реже видела Суту… Мой мухвана сильно изменился: он стал мужчиной. Он теперь охотился и уходил в другие земли вместе с отцом, а я оставалась с няньками, сёстрами и дочерьми Нут, которые разговаривали с Сутой, низко опустив голову, хотя раньше, как и меня, часто били его за непослушание. Но когда мы виделись, он по-прежнему смеялся, что я глупая цапля, и мы боролись, катаясь по земле, а остановить нас мог только Аусира, всё время бывший как ребёнок, даже нисколько не выросший, похожий на лягушонка, на беспомощного и нежного детёныша овцы… и ещё на странного серебристого зверька из моих снов.

Я знала, что Сута борется со мной вполсилы, но всё моё тело болело от его побоев, хотя я ни за что не попросила бы о пощаде. Наши тела изменились. Но мы были мухвана – с одной душой на двоих, с одинаковыми глазами, яростью, гневом… и жаждой, потому что такими родились.

Я точно слабела с каждой луной, пока из меня впервые не потекла кровь, и, странно, от этого я стала… сильной… сильнее Суты, который меня уже не дразнил и не бил, только странно глядел, будто хотел погладить. Однажды он принёс мне связку бус, переливающихся, точно свет Утренней звезды, когда смотришь на неё сквозь мокрые от ветра и слёз ресницы. Он снял их с тела взрослого мужчины, огромного и сильного, как слон, когда перерезал ему горло, потому что тот насмехался над Аусирой и говорил, что он никакой не бог.

Когда этот человек сказал свою ложь, в Суту будто вселилась сама тьма: он бросил лучшего отцовского воина на землю, словно ребёнка, и в руке мухваны блеснул нож… Я бы тоже его убила за эти слова… тысячу раз! Ведь Аусира, и правда, не был человеческим существом – он тогда безутешно, будто о себе, плакал вместе с женщинами, которые готовили убитого к встрече с великой матерью, а отец сказал, что они все стали жёнами Суты, и чтобы мой брат заботился о них.

Я кинула подарок Суты под ноги и рассмеялась ему в глаза, загоревшиеся нестерпимым гневом, уже зная, что победила мухвану, что теперь он как слабый овечий детёныш в лапах львицы, и сделает всё, что я захочу… Эти бусы взяла себе Таурт – толстая, гладкая, красивая, точно бегемотиха, женщина того, кому Сута перерезал горло. Она была единственной, кто не плакал, обмывая и наряжая тело, потому что она всё время смотрела на Суту, и её чёрные, влажные, бархатные глаза наполнялись чем-то странным, блестящим, будто сияющим туманом, который встаёт над рекой по утрам.

Таурт называли у нас Матерью, которая видит рассвет, хотя она родилась позже меня на четыре луны и ещё не была с мужчиной, но она помогала женщинам в родах, и они постоянно приносили ей то горшок каши, то жареную баранью ногу, а она отдавала всё Суте. Когда он пускал её к себе, она чуть ли не подпрыгивала и не визжала, как собака, которую приласкал хозяин, и, побитая, забивалась в шкуры, когда он бывал не в духе… Сута не был злым – просто он был мой. А глупая Таурт этого не понимала.

Я видела, как на неё смотрят другие мужчины: Таурт вызывала у них желание. А я была некрасивой – худой, слишком чёрной, чернее всех, с дикими глазами, высокой и угловатой, как мальчик. Дитя, идущее по земле… Так меня звали. Никто из мужчин не говорил отцу, что хочет взять Иситу в жёны. Я была неловкой во всех женских делах. Если варила кашу, то она подгорала. Если чинила платье, то только его портила, так что потом всё равно приходилось выбрасывать. Ничего не умела, как надо. Дети боялись, когда Нут говорила, чтобы я с ними нянчилась… Тогда я убегала на реку и, лёжа на спине, смотрела в небо: как проплывают облака, точно дивные гигантские фигуры каких-то неведомых божеств, как встаёт Утренняя звезда сквозь закатные розовые сумерки, и мои глаза наполнялись слезами, будто я чувствовала и тяжесть, и лёгкость сразу.

Утром, когда я возвращалась и снова что-нибудь портила, Нут сердилась, а женщины смеялись, и Таурт тоже. Но я знала, что мой мухвана хотел не её, а меня, и Видящая рассвет это знала, поэтому и злилась, хотя она была доброй, и с детьми, которых она принимала, никогда не происходило ничего плохого. Она и нашим животным помогала, если у них что-то шло не так, и детёныш не мог появиться на свет. За ней вечно бегали дети, овцы и козы. Я же обычно бродила в одиночестве.

 Отправлено: 28.03.17 08:21. Заголовок: (Продолжение) Вот т..

(Продолжение)

Вот так я и прибилась к такой же неприкаянной душе, как моя… Её считали колдуньей, потому что она умела говорить на языке богов и лечила людей травами, собранными на берегу, когда светила луна. Она была из северного народа, который первым в речной долине покорился отцу, и эти женщины и мужчины, белые, синеглазые, с золотыми волосами, оставшиеся жить с нами, как рабы, казались всем странными, чуждыми, отталкивающими, но одновременно удивительно притягательными. Они не понимали человеческой речи, кроме старухи, и когда это становилось необходимым, мы общались жестами.

Среди них были лишь взрослые, намного разливов старше меня. Те, что пришли с севера, не могли иметь детей, а может, не хотели – ещё когда я была маленькой, няньки шептались, что у колдуньи есть травки, которыми можно убить дитя… Но кто бы такое сделал? Некоторые наши мужчины, как и отец, брали себе их женщин, но родила одна только мама… и умерла. Наверное, другие боялись, что это произойдёт и с ними… Но пока река разливалась десять раз, а столько я прожила, они почти все умерли – только старуха осталась.

Я спросила, почему умирают её люди, хотя их никто не бьёт, и у них есть хорошая еда. Она сказала, что это тоска, потому что они не могут быть рабами, а сопротивляться нет силы и даже желания… потому что они ушли с севера, где было много радости и много детей, а здесь ничего нет… потому что тени золотоволосых мальчиков и девочек остались там, где холодно и одиноко, и сердца мужчин и женщин всё время плачут по ним.

Я спросила, почему тогда не умирает она, и старуха, погладив мою голову, улыбнулась… Я спросила, почему они все пришли в эту долину, бросив своих северных богов, и что же случилось с их детьми, но она промолчала… Мы часто молчали вместе, хотя она знала нашу речь… и научила меня своей.

Язык народа с севера был лёгким, быстрым, серебристым, точно шум воды, но не так, как шумит река, широко разливаясь в чёрной долине, когда кажется, что она ревёт и бесится от жажды проглотить всё вокруг, или струясь, утихая, бликуя, когда приходит зной, а будто эту воду можно перейти в четыре шага, всего лишь намочив снизу платье, и она течёт по узорчатым разноцветным камням, в солнечно-зелёном мире огромных деревьев, какой я никогда и не видела. Его слова можно петь – они тянутся, как прозрачный мёд, в котором живёт солнце. Я произношу их, зажмурившись, подставляя лицо и тело мерцающему звёздному свету… Я танцую: они, как нежная, завораживающая музыка, от которой щемит сердце.

Старуха любит смотреть, как я танцую… Она говорит, что я её царевна, змейка, Небетхет, что я Госпожа с неба, взявшая женское тело. Я удивляюсь, как это возможно, а она смеётся, что я тоже меняю платье, когда оно замарается или надоест, и её слова почему-то странно меня тревожат.

Кто-нибудь из мужчин оставляет у тростниковой хижины, где живёт колдунья, пойманную птицу или целую ногу антилопы, женщины чинят ей одежду, приносят свежую похлёбку, молоко, орехи и мёд, чтобы она пришла со своими снадобьями и заклинаниями, когда у кого-то от еды прихватит живот, или животные окажутся слишком сильными и поранят охотника. Она осталась одна из северного народа, и те, кто родился позже меня, уже не помнят, какими они были странными… и красивыми. Дети думают, что все они были, как старуха: высокие, белые, худые, страшные… Наверное, когда-то давно у неё тоже были такие же глаза и волосы, как у мамы, которую я никогда не видела, по которой так тосковала, о которой мне хотелось хоть что-то узнать.

Теперь я всё время нахожусь у старухи – даже не ухожу домой, где только мешаю. Она рассказывает, какие травы и корешки могут помочь, если у человека или у овцы что-то болит. Мы собираем их на болоте и под деревьями, в зарослях у невидимой, сонно вздыхающей реки, при лунном свете, наполняющем ночь тревожными шорохами. Спать совсем не хочется.

Однажды я потревожила спящую бегемотиху, которую сосали детёныши, причмокивая во сне, и она бросилась на меня, рыча от гнева… Оцепенев от ужаса, я уже чувствовала на лице смердящее дыхание великой тьмы, и тут старуха непонятно как оказалась перед самой мордой разъярённой самки, из пасти которой капала жёлтая пена, что-то шепнула ей и долго смотрела в маленькие злые глазки, пока они не стали пустыми, точно туманными, и бегемотиха… просто скользнула обратно в густую тень. Старуха обещала, что научит меня, как это делать.

Нут была довольна, что мне нашлось хоть какое-то применение, потому что все считали Иситу ни к чему не годной, и я знала, что меня тоже начали называть колдуньей, а когда я излечила ребёнка, который наелся глины и весь позеленел, обо мне стали говорить, что я Великая чарами, хотя я всего лишь дала ему рвотный корешок, чтобы очистить глупого детёныша изнутри. Его мать подарила мне медный браслет с голубой бирюзой. Это было приятно.

Каменные дома народа с севера достались отцу и его лучшим воинам, там жил Сута со своими жёнами, а остальные занимали хижины из тростника, обмазанного глиной, потому что людей становилось всё больше, и они строили себе такие дома, какие умели. Северную колдунью тоже поселили в хижине, и каждый разлив приходили женщины, чтобы поменять тростник и снова его обмазать. Старуха получила назад почти все свои вещи – Нут оставила только гребни… Уж очень они были красивые: из какого-то удивительного, блестящего светло-серого металла, с прозрачно синими камнями, схожими с глазами Аусиры.

Мне нравилось трогать эти диковинные предметы – ложки, вырезанные из желтоватой кости, с женскими фигурками, которые выгибались удобными ручками, высокие сосуды с необыкновенными, тонкими, прозрачно-белыми стенками, широкие низкие чаши с плоским дном, каменные полусферы, резко суживающиеся сверху, фляги с узким горлышком, просвечивающие насквозь, чёрные кубки, как раскрытые чашечки цветов, украшенные затейливой вязью линий, сплетающихся в картинки и слова… Я удивлялась, что из этого можно есть и пить! Я думала… о маме, которая тоже к ним, наверное, прикасалась.

У старухи были и другие вещи, и она разрешила мне ими играть: тонкими обручами, походившими на согнутые солнечные лучи, звонкими металлическими браслетами, отполированными зеркалами, коробочками из твёрдого тёмного дерева с мелким голубоватым жемчугом, посохами со змеями, фигурками невиданных богов с головами или телами волков, коров, слонов и странных оскаленных зверей, которых старуха называла медведями. Там были птицы с женскими лицами и женщины с птичьими крыльями, и когда я брала их в руки, то точно оказывалась в забытом сне, будто вспоминала что-то неизъяснимое, прекрасное, но никак не могла вспомнить.

Я всё спрашивала старуху о маме, какой она была. Она дала мне хрупкую чёрную чашу, завёрнутую в лён и старые шкуры, на которой белой, золотой и синей красками была нарисована девочка: огромные нежные глаза, худенькие плечи, цветы в волосах… Совсем как живая! Старуха сказала, что это дитя, маленькая царевна, рождённая на севере, была обещана богам, которые дали её матери большую силу, чтобы она слышала пение звёзд, хрустальным дождём текущее с неба. Она сказала, что ей открылись все тайны земли, воды и камней, какие растения можно есть, какими нужно лечить, и как усмирить любое животное.

Там, где звенели ручьи, сливающиеся в бегущие к морю реки, и мир казался зёлёным, просвеченным солнцем, глубоким, точно стоящая под высокими деревьями вода, как отражение небесного мира, женщина по имени Тара, что значит Солнце земли, обещавшая своё дитя за чары, стала волшебницей… и царицей, и её народ жил, ни в чём не нуждаясь и не старея, но когда пришёл срок отвести девочку в священный лес, чтобы оставить у тайной, неведомо куда ведущей пещеры, где не росла трава, не пели птицы, и даже звери обходили это место стороной, мать её пожалела… Тогда начали умирать другие дети. Они просто засыпали и не просыпались, и Тара не могла никого спасти, потому что внутри неё было тихо и страшно, потому что она больше не слышала, как поёт Утренняя звезда. Мужчины и женщины, и сама Тара, сжигавшие их лёгкие пустые тела, каждый вечер со страхом смотрели в небо, где появилась новая звезда, превратившаяся в луну.

Земля содрогалась, сочилась огнём и дымом, змеилась трещинами, оскаливалась провалами, деревья перекручивал странный беззвучный ветер, от которого в ушах шумела кровь и нестерпимо болела голова, тяжёлой тёмной завесой падал нескончаемый дождь, и сквозь него шипели розовые и фиолетовые молнии, и вдруг наступила ужаснувшая всех тишина, за горизонтом которой шли гигантские, белые, кипящие яростью волны… и невиданный, выжигающий душу холод… Тара успела увести людей из домов до того, как туда обрушилась вода.

Взяв с собой только необходимое, они укрылись на вершине Матери гор, каменного ока Меру, глядящего на солнце, которая одна осталась над морем. Но ушли не все: многие матери легли на прах сожжённых детей, чтобы защитить его своим теплом от наступающего холода и мрака, и мужчины не смогли бросить их умереть в одиночестве… Народ Тары стал как испуганное обезумевшее стадо бегущих от смерти животных, отчаянно карабкающихся наверх, не оглядывающихся назад, где поднималась белая вода, уже скрывшая землю. Только дитя, которое волшебница не отдала богам, было удивительно спокойным, будто к чему-то прислушивалось.

На голой вершине Меру росло огромное дерево, и северные люди сделали из его гладких ветвей широкие длинные плоты, и спустили их в море, которое нигде не кончалось. Они плыли, глядя на потемневшее солнце и на луну, которой раньше не было, и время тянулось, бесконечно дробясь на дни и ночи, как тоска, что теперь, они знали, останется с ними навечно. Мужчины и женщины безвольно жевали корешки Тары, утоляющие жажду и голод, точно коровы, не имеющие разума и мечты. Они увидели долину, до которой не дошла вода, и остановили свои плоты у берега, но никто не радовался, будто души людей остались там, где когда-то были их дома и, заливаясь мягким серебристым смехом, играли дети.

Они долго жили в долине, ещё дольше, чем плыли… Люди построили новые дома, вырастили зёрна и лён из маленьких кожаных мешочков, что взяла с собой Тара, приручили животных, каких она подманила, и развели благоухающие тенистые сады, но дети у них уже не рождались, будто ледяное дыхание тьмы, от которой спаслись только взрослые, выжгло мужчин и женщин изнутри, сделав их бесплодными.

 Отправлено: 28.03.17 08:23. Заголовок: (Окончание) Женщина..

(Окончание)

Женщина, переставшая слышать пение звёзд, как и раньше, понимала и чувствовала землю, и народ, приплывший с севера, ни в чём не нуждался… и не старел, словно вся старость мира обрушилась на неё одну – её глаза выцвели, кожа истончилась и сморщилась, плечи поникли. Теперь она была Белая Тара, и, если никто не видел, старая волшебница плакала, зная, почему её дитя оказалось единственным, кого пощадила Мать новорожденного солнца, богиня лютой зимы, владычица странных, завораживающих снов, уводящих живых в миры мёртвых, носящая в своём тёплом подземном чреве всходы будущих посевов… безжалостная и милостивая Мара, чьё имя дали обещанной за чары.

Она ждала… Гладила молчаливую дочку по волосам, по лицу, по худеньким плечикам, похожим на хрупкие тонкие лучи прекрасных белых крыльев, которым даже не суждено раскрыться, пытаясь понять, о чём думает золотоволосая Мара, но её глубокие глаза были как северное озеро в тихий день – ни морщинки ветра на гладкой поверхности, спокойно-прозрачной, синей, ласковой до самого дна. Девочка точно видела нечто, что предназначалось ей одной, и это заставляло её беспомощно, нежно улыбаться… А потом к реке пришли чёрные люди, любящие кровь, и их царь взял себе всё, что принадлежало народу с севера… и дитя Белой Тары, названное, как великая богиня смерти, внутри которой таится жизнь нового солнца.

Близнецы появились почти одновременно, будто переплетённые, как ветви дерева в разлив: чёрный, сильный, гневный, похожий на отца мальчик и отчаянно боровшаяся за жизнь девочка, напоминавшая красивую гибкую змейку. Северная волшебница, передав их на руки нянек, вынула из разорванного чрева мёртвой дочери третье дитя – окровавленное, жалкое, едва дышавшее… Оно было крошечным, нежным, странным… и чудовищным, и Белую Тару затрясло от жалости, брезгливости и страха, но она удержала его в этом мире, хотя такие дети не могут жить.

Она давала женщинам с севера, слишком опустошённым своей тоской и испугом, чтобы чего-то желать, горькое снадобье из бесцветной болотной травы, и больше никто не родил от чёрных мужчин… Все они умерли – её народ! Просто засыпали… и не просыпались, как дети, оставшиеся на дне далёкого холодного моря… Золотоволосые, синеглазые, белые, мужчины и женщины, чьи тела совсем не состарились: только души рассыпались, будто пепел, под печальной тяжестью времени и невыносимой нежностью потерь.

Белая Тара устало сгорбилась над чашей, словно пытаясь защитить – нет, не ту, что была мне мамой, а всего лишь её изображение… Я смотрела на неё… и видела старуху, которая ничего не понимала, хотя удивительно о многом догадывалась, и внутри меня пели звёзды, которые ей уже не услышать, потому что они остались только во мне.

Я вспомнила, как уже вспоминала об этом… в сумеречно-лиловом, ликующем мире, где по небу плыли три голубые луны, а моя тоска бросила одну из них в объятия новой земли… Я знала, что Аусира, странное больное существо, бедный лягушонок, брат-сестра, – никакое не божество, но я нуждалась в нём… так же сильно, как и в своём мухване. Мы были единое целое, и им была я: мои сила, гордость, верность, гнев – это Сута, мои слабость, нежность, жалость, любовь – Аусира… и танцующая на острие невозможного одиночества змея-оборотень, однажды сбросившая кожу среди влажно дышащих речных лотосов… Или это было уже миллионы раз?

Я сочиняла эту историю… прекрасную, горькую, переворачивающую мир, чтобы понять, что же я такое есть, чтобы обрести обещанный покой, чтобы снова вернуться к тому, с чего всё началось… Из пустыни, наступавшей на долину, пришли невиданные люди, похожие на чудовищ: с красными телами, покрытыми язвами, точно от огня, с ледяной кипящей кровью, с горящими жёлтой яростью глазами. Они не хотели ни женщин, ни домов, ни вещей – только убивать, потому что все, кто были живыми, красивыми, тёплыми, вызывали у них невыносимую, лютую ненависть.

Красный народ пустыни хотел только одного, чтобы чёрные люди долины перестали существовать… навсегда… Страшные воины, которых невозможно было победить, не просто убивали мужчин и женщин, детей и стариков, они уничтожали души, поедая вмещавшие их тела, и отец встал на защиту покорённого им народа… Верный Сута был вместе с ним.

Рядом падали изрубленные на куски мужчины из нашего народа, но мухвана сумел отбиться от красных людей… и спасти душу царя: раненный, он очнулся уже ночью, и вокруг не оказалось никого из странного народа пустыни, точно все они были всего лишь мороком, который она родила, а в высоком страшном небе сияли холодные звёзды. Каким-то чудом Сута добрался до реки и, обхватив одной рукою тело убитого отца, а другой плывущее мимо дерево, опять потерял сознание от боли.

Это дерево прибило к берегу, где дети сушили сети, и они в ужасе побежали к Нут, а та послала за белой колдуньей… Прошло три луны, и Сута, которого я помогала выхаживать, смог встать на ноги, но отца уже похоронили, пустив подожжённый стрелами плот по зелёной реке, что уже начала разливаться, став мутной и бурной, и тогда женщины едва стащили Нут с тела царя, которое она, крича и вырываясь из их рук, накрыла своим телом, как небо накрывает землю.

Теперь Таурт ходила гордая, и правда, пыхтя, как довольная бегемотиха: её муж, Сута, стал вождём. Я только улыбалась такой улыбкой, как скользит змея в пятнистой от солнца траве, позволяя ей эту маленькую радость, зная, что она останется самой верной из всех и не оставит моего мухвану, когда от него отвернутся другие, ощущая нежную боль Матери рассвета, у которой никогда не будет детей от любимого, но зато она увидит, как встаёт ликующее солнце жизни тысяч чужих детей… Я её жалела… и завидовала её любви.

Нут, ставшая без Геба, как пустое печальное небо без невидимой ночью земли, ещё нежнее заботилась об Аусире, бывшем беспомощнее ребёнка, а когда его дыхание останавливалось, так что он казался мёртвым, хрупким, безмятежным, точно срезанное серпом и высушенное на солнце зерно, она бежала к Белой Таре, прижимая к себе лёгкого, как стебелёк, Сына жизни, которого давно считала своим, и та снова возвращала ей Аусиру. Совсем слабый, бледный, он полулежал-полусидел, укутанный диковинными, искрящимися на свету шкурами, привезёнными северными людьми, и только его глаза – живые, яркие, прозрачные – нестерпимо сияли высокими синими звёздами или снами далёкого холодного моря, в дно которого навечно вмёрз мир, где была рождена наша мама.

Я уже не виделась с Сутой, который стал отцом каждому из живущих в долине людей, и все его дни были посвящены бесконечным заботам. Он собрал мужчин, не занятых охотой, и выросших мальчиков, мечтающих быть воинами, и увёл их в пустыню, где они ждали нового нашествия красного народа, чтобы дать им отпор. Излечившая его странные раны старуха-колдунья продолжала меня учить всему, что она умела, и единственный, ради кого я от неё уходила, был Аусира, чьё гаснущее день ото дня солнце согревало моё сердце, переполняемое, как река в разлив, горькой нежностью, мешающей даже дышать.

Он растерянно, ласково заглядывал мне в лицо и гладил мои волосы тонкими, белыми, будто озябшими, просвечивающими на солнце пальцами… он смеялся и плакал… он говорил, словно не в силах остановиться, о прекрасном, дивном, поющем мире, куда ему нестерпимо хочется вернуться… Нут и остальные женщины считали, что это откровение бога, но я знала: оно было только тоскующим туманным зеркалом, заплаканным серебряной нежностью дождя, отражающим погибшее ликование Себа Джа… и того, забытого даже мною, скользящего в ледяной синеве у хрустально-лучистой Сепдет… и ещё миллионов умолкнувших миров… Рядом с умирающим братом-сестрой оживали, наполняясь теплом и трепетом правды, воспоминания о прошлом… и будущем, приснившиеся черноглазой девочке, проснувшейся на рассветном берегу.

Я понимала – мои сны начинают сбываться… Я буду богиней и царицей… и потеряю всех, кого люблю. Я точно видела влажные чёрные глаза… и нежные искусанные губы, умоляюще шепчущие моё имя. Я знаю, что нужна этим людям, чтобы научить их страдать… и любить, тосковать и надеяться… Я дам им всё – гордую горькую историю о брате, убившем брата, и сестре, зачавшей дитя-высоту от божественного мертвеца, которого сама подниму на звёздный трон, чтобы он судил каждого по его делам, чтобы ждал всех умерших в прекрасных сумерках Иалу, дарующих спокойное блаженство и воскресение к вечной жизни.

Я пожертвую для этого всем – бедным, странным Аусирой, которому однажды придётся умереть, а я не стану возвращать его слабое дыхание, и своим мухваной Сутой, которого будут называть предателем, убийцей, страшным чудовищем… Даже нашим с Сутой сыном – похожим на волчонка диким Инпу, которого примет верная Таурт, втайне от людей, на берегу реки, в тающем свете Утренней звезды, чтобы вырастить его как собственное дитя… Я найду мальчика-сироту и скажу, что он и есть сын богини Иситы, которого я зачала с помощью волшебства от невинно убиенного бога Аусиры… потому что история, которую я придумаю, должна закончиться счастливо.

А Нут я сделаю богиней неба… и своей матерью. К этому времени она уже умрёт – и Белая Тара тоже. Я сама сожгу тело старухи – оно будет лёгким, как у детей, оставшихся на дне холодного моря. И все забудут мою бабку-колдунью… и никогда не вспомнят её синеглазый народ – это ни к чему, люди станут верить в то, чему я их научу. Они возблагодарят Иситу за её дары – зерно и лён, нежность и ярость, печаль и надежду… Только я одна буду помнить.

Я устало закрываю глаза, чтобы снова видеть пирамиды и храмы, созданные во славу мне… и моим снам, и печальную Шепесанх с золотыми от нежности глазами… Она – это я – взяла человеческое тело, думая забыть о своём одиночестве… и стала сфинксом, попавшим в ловушку песков, бегущих, как время.

И я вижу прекрасную страну, которая похожа на распустившийся цветок лотоса, если поглядеть на неё высоко с неба. Это возлюбленная земля Тамери. Это чёрная земля Такемет. Это слившиеся воедино верх и низ, юг и север, Ташемау и Тамеху, которые будут царством двух земель – Тауи… Там полноводный Итеру предаётся любви, как юноша, познающий женщину. Он молодеет, сердце его оживает! Жрецы снова пробуждают великую реку, которая должна оплодотворить землю для новых всходов, и вдоль русла Итеру начинается шествие молодых мужчин и девушек, чтобы он, разбуженный человеческой страстью, вышел из берегов, затопив водой и илом долину, чтобы Тамери была опять спасена от голода, чтобы власть Такемет оставалась безграничной.

Это продолжается ровно семьдесят дней, с момента весеннего равноденствия и до летнего солнцестояния, когда после долгого отсутствия в небесах вновь блистает радостная Сепдет… Её будут называть слезой Исиды, потому что пока она скрыта от земли, Великая чарами горько плачет, снова собирая воедино мёртвое тело своего возлюбленного.

А после половодья дивного времени Ахет, когда воды Итеру из прозрачно-зелёных, голубых или белых становятся мутно-оливковыми, грязными и даже красными, как кровь, наступает сезон посевов Перет, и всесильная река возвращается в свои берега, а по её чёрным от ила путям идут смеющиеся семьи феллахов, разбрасывающие семена. Они поют и перешучиваются друг с другом, надеясь на доброе будущее.

И опять приходит чудесное и страшное время Шему, и те же земледельцы, ликуя, собирают обильный урожай с увлажнённых полей и шумливых садов, пока всё вокруг не сгорит от палящего солнца и не покроется сухой серой сажей, которую несёт пустыня. Всё это – Шему, и в его начале вечно празднуют, а в конце всегда горюют – из-за страха, что упорядоченный вселенский круг Нехех внезапно остановит бесконечное движение своего цепа, обмолачивающего каждое рождение и смерть для производства нового зерна жизни.

Бесстрастное, безжалостное, текущее сквозь пальцы время, которое выдумали люди, чтобы стирать мягким ластиком прошлого осыпающийся со свитков графит всех великих и печальных царств, превратит эту землю всего лишь в ускользающую тень когда-то живой и радостной души… Но это будет потом, а может, и никогда… Я, богиня Исита, Великая чарами, женщина-птица из снов о далёкой звезде Сепдет, помнящая смерть всех своих созданий, рождённых на Себа Джа, и в моих быстрых смуглых руках жарко и нежно пляшут весёлые систры… Они поют о будущих жадных жатвах, о тысячах преклонённых людей, о моей возлюбленной чёрной Тамери… И да будет так!

 Отправлено: 28.03.17 12:19. Заголовок: Филигранная, тщатель..

Филигранная, тщательная в подробностях, проза с экзотическим привкусом. Историчность и философия. Все вроде красиво.Но психоделика не то,что мне в настоящее время нужно. В общем не смог я продраться,что хотел до меня донести автор, вернее скорее всего писательница? Сильно много "Я"...не люблю вторгаться в чужой внутренний мир.И потому что он чужой и потому,что странный. Захотел бы я оказаться в описанном мире? Врят ли...эти имена я не запомню, а эти обычаи... странны. Девочка неумеха станет Богиней? Нет...такое мне трудно понять... Знахарки заваривали автору уж очень особый настой...

 Отправлено: 28.03.17 17:22. Заголовок: не дочитал... может ..

не дочитал...
может в другой раз.
столько всего описанного вы все наверное там сговорились.
В общем пока мнение - не дочитал - не знаю дочитаю ли в будущем.
Судя по комментарию Дмитрия - влажная Скрытый текст

вульва

внутреннего мира может вызвать каплю желания в моих ссохшихся мозгах

 Отправлено: 30.03.17 13:33. Заголовок: Взгляд на мир глазам..

Взгляд на мир глазами дикарки - интересен, немного мистичен - вполне такой кровавый.
Это так горько. Быть колдуньей и не познать ласки.
Я прочитала данный рассказ по просьбе - имей я выбор то читать, наверное, не стала бы.
Египетские мотивы - мне просто неинтересны.
Есть люди кто будет восхищен.
Рассказ №2 меньше по объёму, но на порядок интереснее для меня.

 Отправлено: 02.04.17 10:06. Заголовок: Вот, кстати, действи..

Вот, кстати, действительно "история, которой нет". История возникновения древнеегипетского мифа, космогонии древней страны Та Кемет. Это вам не примитивная альтернативка. Кстати, пока ни одного классического рассказа в жанре альтернативной истории не было. Посмотрим что будет дальше.

 Отправлено: 04.04.17 16:42. Заголовок: Удивление

Меня всегда удивляла способность человека придумывать то, чего нет. Это, вероятно, и делает человека Человеком. Я мыслю, следовательно я существую. Я люблю, а значит я живу. И так далее. Спасибо автору, но меня, пока читал, не покидало ощущение чего-то такого... Даже не знаю. Читал-читал, а потом возник вопрос: а зачем я это читаю? Нет, лучше почитаю что-нибуд другое.

 Отправлено: 04.04.17 18:17. Заголовок: Третий рассказ это &..

Третий рассказ это "рубикон" не все его могут перейти...и начать читать 4-й... Женская фантастика это оружие...

 Отправлено: 04.04.17 18:36. Заголовок: Согласен с Дерсу, чт..

Согласен с Дерсу, что это альтернативка (наконец-то!), хотя и альтернативка не реальной истории, а мифологической. Наверное, из таких вот действительных историй возникали истории мифологические. Интересно внутреннее состояние героини. Все это действительно очень филигранно, даже очень дотошно описано. Но продираться через эту филигранность, к сожалению, очень трудно. И хотя я очень интересуюсь историй Египта, но "Сны Иситы" так и не стали для меня интересными.

 Отправлено: 05.04.17 06:02. Заголовок: Женская? Мужская?

Что за гендерное книгочейство-плюйство? Женская? Мужская? Есть хорошая проза - есть плохая проза. Читать действительно трудно - все тексты (неудобный шрифт). Что касается "Снов" - в принципе не слишком уж и сложный рассказ, если есть начитанность в предмете и понимание аллюзий. Их немало - и не только с Древним Египтом и известнейшим мифом об Осирисе, Исиде и Сете. Кстати, Себа Джа - это Утренняя звезда (Венера). Сепдет - Сириус. Египтяне называли его "слезой Исиды". Та-Кемет и Та-Мери - самоназвания Египта (Земля Реки и Земля Любви).

 Отправлено: 05.04.17 06:25. Заголовок: Гость пишет: Читать..

Гость пишет:

цитата:

Читать действительно трудно - все тексты (неудобный шрифт).

Скачайте текстовой файл со всеми рассказами в теме читательского голосования и будет вам счастье.

 Отправлено: 06.04.17 05:23. Заголовок: Гость пишет: Что за..

Гость пишет:

цитата:

Что за гендерное книгочейство-плюйство? Женская? Мужская?

Это не плюйство, это объективная реальность восприятия, которая должна учитываться авторами. То же, что и с одеждой...Можно конечно нарядить волосатого мужика в юбку и надеть парик и бантик, но это все "на любителя" выглядеть будет хм..хм...хм... Читатель читает и "видит действие со стороны", а если там философия то ассоциирует себя с героем... В итоге если действие ему не нравится или не понятно, он испытывает дискомфорт. (если продолжать тему одежды,то например от гигиенической прокладки мужик будет именно дискомфорт чувствовать,а девушка наоборот) , в случае с психологией ...это вызывает шизофрению...

Есть конечно те кто "всеяден" в литературе и одежде...наверное это где то счастливые "продвинутые" люди...Но их мало, и обычно их презирают и тот и другой пол...

 Отправлено: 06.04.17 05:40. Заголовок: Это не плюйство, это..

Это не плюйство, это объективная реальность восприятия, которая должна учитываться авторами. То же, что и с одеждой...Можно конечно нарядить волосатого мужика в юбку и надеть парик и бантик, но это все "на любителя" выглядеть будет хм..хм...хм... Читатель читает и "видит действие со сторон" а если там философия то ассоциирует себя с героем... В итоге если действие ему не нравится или не понятно, он испытывает дискомфорт. (если продолжать тему одежды,то например от гигиенической прокладки мужик будет именно дискомфорт чувствовать,а девушка наоборот) , в случае с психологией ...это вызывает шизофрению... Есть конечно те кто "всеяден" в литературе и одежде...наверное это где то счастливые "продвинутые" люди...Но их мало, и обычно их презирают и тот и другой пол...

Хм. Женщинам - бантики, прокладки и читать только написанное женщинами, а мужчинам наоборот (а то будут презирать и те и другие?) Обыкновенный фашизм какой-то. Простого "мне не понравилось" было бы вполне достаточно (мне, например, Сапковский "не нравится", Мартин, Кинг...) Вопрос не совсем по теме лично к Вам: а как мужчине Книгочею - мужчина Хорхе Луис Борхес?

 Отправлено: 06.04.17 08:59. Заголовок: ЛЯЛЬКА пишет: Обыкн..

ЛЯЛЬКА пишет:

цитата:

Обыкновенный фашизм какой-то.Простого "мне не понравилось" было бы вполне достаточно (мне, например, Сапковский "не нравится", Мартин, Кинг...) Вопрос не совсем по теме лично к Вам: а как мужчине Книгочею - мужчина Хорхе Луис Борхес?

Не надо придумывать себе читателя идеального.Он просто есть со своим вкусом. Кому то нравятся авангардисты аргентинские (Борхес) кому то нет. Нельзя заставить любить военную литературу девушку звезду шоу Дом-2 или наоборот : спецназовца балдеть от Донцовой. Бывает такое,что им действительно понравится. Не исключено.
Касательно Борхес. ну вот не смог я его читать,не нравятся мне его персонажи, истории и проблематика. Просто не интересно мне это. Зато вот нравилось читать Лоис Макмастер Буджоулд с ее Бараярским циклом , и не возникало даже мыслей кто автор .Ибо написано интересно. Не бьет "сексизм" мироощущений автора (хотя он там есть по факту но не коробит) . Так что это авторы пишут с "сексизмом" а не читатели-читают.Если автор пишет по женски...то это видно.Если автор пишет "по музски" это тоже видно.А если автор пишет как Бог...то и вопросов нету к нему.Другое дело,что у каждого свои боги.

 Отправлено: 06.04.17 10:17. Заголовок: Вот вроде приятный В..

Вот вроде приятный Вы человек - ведь хочется мне с Вами поспорить:) И ник такой славный - книгочей. И все рассказы честно прочитали. И даже отзывы оставили (просто респект!).

Но уносит Вас всё время куда-то в непонятный туман. Какой "сексизм" и с какого перепугу Вы углядели его в "Снах"?

Разве это не про любого - да, склонного к рефлексии - человека: хочу не чувствовать одиночества, хочу быть любимым, хочу понять, кто я и зачем, хочу сделать в своей жизни что-то важное? Да об этом вся МХК (мировая художественная культура), сочинённая, кстати, в основном мужчинами!

И кто из них, по Вашему, пишет-писал как Бог? Это даже любопытно:)

Конечно, преспокойненько себе поживают, ничем этаким не парясь, миллионы людей, но что мужчины, что женщины - без разницы. В конце концов, прости господи, не с разных же мы планет?!

Никакого удивления насчёт Ваших читательских отношений с Борхесом - наоборот ожидаемо. А я, признаться, именно им, не читанном мною ещё со студенчества, сейчас прямо наслаждаюсь. Кстати, был мировой знаменитостью - ещё при жизни. Но в то время ещё множество людей получали хорошее классическое образование и читали хорошую сложную прозу.

Ну не вижу я "сексизма" ни у Борхеса, ни у Мураками, ни у японских новеллистов и новвелисток, которых парраллельно с Борхесом последние дни перечитываю. И вообще, если честно, не понимаю - что это "пишет по женски", "пишет по мужски"? Объясните, если не трудно.

А по поводу придумывания идеального читателя... Это даже забавно:) То есть вот настолько всё запущено - розовая женская проза, розовый женский мозг, выдумывающий каких-то "розовых" читателей (и некие мифические прокладки, в которых дискомфортно ходить мужчинам - кстати, шахтёры ходят, используя их в качестве отличнейших стелек:)